Альфонсас Беляускас - Спокойные времена [Ramūs laikai]

«Очень славненькая…» — повторил я и погладил грубоватый рыжий плюш: было бы за что последние свои марки…

«Видел бы ты, как она прыгает!.. — Винга снова оживилась. — У нее в животе элементы…»

«Элементы? В животе?»

«В животе — что тут смешного? Это вполне современная обезьянка… Обезьянка двадцатого века… И не такая неуклюжая, как ты…»

Или Абдонас, мелькнуло у меня, да стоит ли о нем думать в таком месте?

«Почему ты считаешь, что я неуклюжий, Винга?»

«Откуда мне знать, — она пожала плечами. — Неуклюжий, и все… Может, это просто литовская лень в тебе сидит…»

«Лень?»

«Благополучная литовская лень-матушка, которая когда-нибудь возьмет да и задушит нас, как зоб… Деревенское самодовольство, знаешь: всегда доволен сам собой, своим обедом и женой…»

«Ты, как всегда, глобально…»

«Не смейся… не надо… Сам видишь…»

«Смотря что, Винга. Что-то вижу, а что-то…»

«Чего не хочешь, того и не видишь, да? А если всерьез…»

«Только всерьез, всерьез сейчас и всегда…»

«Тогда слушай… Разве у нас мало чванства? Того самого, первородного… никому не нужного?.. Ну, того, в которое часто вырождается пресловутое человеческое достоинство…»

«Занятно, что же ты дальше…»

«Это еще, Ауримас, у кого как… Таким самодовольным может быть лишь деревенский мужик, он веками гнул спину перед барином и вдруг вошел во вкус новой жизни, но в глубине души, по сути своей, остался все тем же, вчерашним…

«Как это?» — я заморгал глазами; сегодня Винга меня удивила.

«Да очень просто: взял и ни с того ни с сего выгодно продал полудохлого телка… или подлепил к своему участку еще полсотки… А уж эти мне интеллигенты!.. Еще вчера не знали, что за штука радио, а сегодня все сплошь Канты и Спинозы… А в каком экстазе хватают всякий хлам!.. Да поскорее, побольше, чтобы ближнему не досталось!.. Вот этот кулацкий строй ума у нашей интеллигенции, по-моему, и отпугивает молодежь, Ауримас…»

«Ишь ты, кулацкий!.. — улыбнулся я, зная пристрастие Винги к умствованию — иногда вовсе не к месту и не ко времени. — Стремление к благополучию свойственно кому угодно. Что было бы без него, Винга?»

«Смотря к какому благополучию! — воскликнула она. — К благополучию его величества брюха?..»

«Ну, когда пресловутое брюхо заявляет о своих правах, и самые высокие материи меркнут…»

«Наоборот: именно эти самые материи и обнажают свою сущность…»

«Когда человек голоден?»

«Нет. Когда жив не только брюхом».

«Понимаю, понимаю… — я закивал головой; Вингу переспорить нелегко, это я знаю. — Но сейчас, Винга, не война, когда все подчиняешь одной, самой высокой цели… И не то тяжкое послевоенное время, когда вовремя сказанное слово утешения значило больше, чем кусок сала…»

«А сегодня? — Она прищурилась. — Сегодня меньше?»

«Прошу тебя: не лови на слове! Сейчас, Винга, спокойное время, когда как будто можно пожить и для себя…»

«Для себя?»

«Разве мы не заслужили это?»

Я понимал, что говорю вовсе не то, что нужно, и не то, что думаю я сам, а что-то совсем другое, но мне нужно было во что бы то ни стало поддержать этот разговор, такой далекий от Дахау и от всего, с ним связанного; хотелось быть веселым. Беззаботный, бывалый журналист, стреляный воробей, все ему трын-трава. Работа работой, а личная жизнь — личной жизнью. А пожить он умеет, будьте уверены. Отринуть все лишнее и жить в свое удовольствие. Радоваться любой безделице, если она твоя и никто ее у тебя не отнимет. Хотя тебе вот-вот и стукнет пятьдесят. Хотя где-то и прищелкивает оскаленными зубами та самая, знаете… И пусть ее! Я еще поживу, ей-богу, поживу, и сегодня я это чувствую лучше, чем когда-либо. Разве что давно, в юности, было нечто подобное. Заботы и невзгоды далеко, за тысячу километров отсюда; конечно, никуда они не денутся, они поджидают тебя (я вздохнул), но неужели всегда и всюду только о них? Они там, а я здесь… на террасах кельнского кафе… где-то на берегу голубого Рейна… Близ той тусклой клоаки, которая несет в океан отходы со всей Европы. И пусть себе несет; я — здесь. Я здесь и сегодня. Здесь сегодня и с Вингой; я даже прикидываю, куда бы нам податься сегодня вечером (она пойдет, она пойдет со мной куда угодно), в «Ринг», где, говорят, ночью светло, как днем («Nacht am Ring» [24] «Труд освобождает!» (нем.) . — было такое танго, а то и фильм, не помню точно) или в «Die Bastei» [25] Крепость, бастион (нем.) . , которая в наше время, разумеется, не крепость, а ресторан; фантазию обуздывали лишь мысли, связанные с бюджетом восточного туриста… Что ж, сходим, почему бы нет, если только Винга не будет стесняться своей группы; сегодня я даже подумал, что здесь, в городе, насквозь пропитанном изысканной элегантностью (к женщинам тут обращались, называя их не «фрау», как всюду в этой стране пива и сочных колбас, а на парижский манер — «мадам»), мы с Вингой могли бы…

Однако прежде всего нам надо закончить разговор.

«Говоришь, заслужили, Ауримас? Да все ли?»

«Хотя бы некоторые…»

«Ну ты, в самом деле, всю жизнь…»

«Всю свою жизнь ленивого мужика…»

«Не язви, тебе не идет… К тому же в тебе и правда сидит что-то неисправимо мужицкое… как и во всех нас…»

«И в тебе?»

«И во мне… как в любом литовском интеллигенте… И это надолго, по-моему…»

«Но, может, это не наша вина, Винга?»

«Конечно! Это атавизм. Пережиток давних времен… Но мы не о том; вот ты, Ауримас, всю свою жизнь что-то делал. Чаще всего что-то полезное…»

«Чаще всего?»

«Ну, конечно, не всегда… Если бы мы всегда занимались только полезными делами… ого, какими бы мы были скучными…»

«И ты… в точности как Эма…»

«Эма?»

«Да. Как моя дочь Эма. У нее тоже один разговор…»

«Какой же?»

«О том же — о скуке… Ей фейерверки подавай… И тебе тоже, да?»

«Ну, в мои-то годы…» — она улыбнулась печальной улыбкой.

«Но кокетничай!.. Женщины, Винга, в любом возрасте питают пристрастие в основном к…»

(А Марта?.. Я подавленно умолк, но Винга не обратила на это внимания.)

«Развлечениям, да? — иронически улыбнулась она. — О, вре-мя-пре-про-во-жде-ни-е!.. Ты, конечно, ошибаешься, но спорить я не буду… А зубы ты мне не заговаривай, ничего не выйдет! — Она погрозила пальцем. — Ты не то что я, можешь не прибедняться…»

«Я и не пытаюсь… видит аллах!..»

«Слепец твой аллах… особенно когда тебе это на руку… В общем, будь у меня хотя бы часть тех заслуг перед обществом… Да, да, это не пустые слова, я не подлиза… не дождешься! Пока я заимею хотя бы часть тех заслуг, которые есть у тебя, хоть ты и не всегда сознательно к тому стремишься, Ауримас… и которые иногда остаются незамеченными… или забытыми…»

«Не все ли равно», — отмахнулся я.

«У тебя большие заслуги, Ауримас… — продолжала она, будто не расслышав; я прощал ей эту странную привычку. — Интересная жизнь… Но пока миллионы людей в мире, миллионы угнетенных прозябают во тьме и невежестве… пока в основе их существования нет ничего, кроме повседневного стремления продлить свое бытие…»