Георгий Гулиа - Три повести

Шукур промолчал… Ушел к себе и больше не показывался. Его сменила жена.

— Черт с ним! — пробасил Валя с зубовным скрежетом.

Нет, чача сделала из него настоящего мужчину.

Лидочка в одних трусах и бюстгальтере жарила яичницу. Сковородочка стояла на походной газовой плите.

— А мы уже обедали, — сообщил ей Валя.

— Догадываюсь. — Лидочка смерила нас обоих насмешливым взглядом. — Прикажете мне без чачи обедать?

Я тотчас повернулся на сто восемьдесят градусов и рысцой понесся к Шукуру. Было очень приятно через пять минут вручить Лидочке бутылку. Она сказала, что не привыкла пить одна. И мы с Валей расселись на земле, наподобие пашей. Перед нами белела свежая салфетка, были расставлены тарелки, к которым присоединилась и зеленая бутылочка от Шукура.

— Мы выпили капельку, — оправдывался Валя.

— Вас бы следовало за чупрыну потаскать. Как запорожцев жинки таскали.

— Ну, Лидочка, зачем такие крайние меры? — взмолился я. — С нас вполне достаточно и словесного выговора. Без занесения в учетную карточку.

Валя полез к ней целоваться. С показным видом она отталкивала его. А глаза у Лидочки блестели, как у ведьмы.

— Отстань, скаженный! — прикрикнула она на мужа. Но ведь женщину понимать надо, когда она, что называется, понарошку что-нибудь делает, а когда взаправду. Вот сию минуту это было понарошку.

Лидочка хохотала, не выпускала из рук сковородки: жарила и целовалась. Наконец мне это надоело.

— Послушайте, — сказал я, — вы не могли бы отложить свои ласки до вечера?

Валя посмотрел на меня воловьими глазами и сказал:

— Нет.

— Почему же? Я прошу объяснить. Может, мне уйти?

— Лев Николаевич, она без вас не разрешит.

Становилось любопытно.

— Правда это? — спросил я Лидочку.

Она ответила кокетливо:

— Правда.

— Слыхали, Лев Николаевич?

Ведьма выставила напоказ все свои потрясающе здоровые зубы и захохотала во все горло.

— Ладно, — сказал я, — поглядим, как долго способны вы миловаться на людях.

Яичница начинала подгорать, и это обстоятельство вынудило Лидочку бесцеремонно оттолкнуть захмелевшего мужа. Валя говорил, что Лида баба что надо, но что иногда ей вожжа попадает под хвост, и тогда ее несет бог знает куда. Он нес всякий вздор. Но она не сердилась, принимала все как должное.

— Ты дашь мне покушать? — сказала она мужу.

Тот молча поднялся и, шатаясь, направился к морю.

— Пейте, — предложила Лидочка. — Ваше здоровье!

Мы чокнулись. Она потребовала, чтобы мы смотрели друг другу в глаза, в самые зрачки. Чтобы все было без лжи, искренне. Я, признаться, не понимал, что должно быть без лжи…

— Поменьше рассуждайте, — посоветовала она.

Я вознамерился поцеловать ей руку. Она протянула ее. Мне стало весело.

— Лида, — сказал я, — вы мне очень нравитесь.

— Скажите пожалуйста!

— Я это всерьез.

— Что прикажете делать?

— Нет, ничего. Я высказал вслух свою мысль.

— Вы всем высказываете?

— Всем невозможно.

— А вашей Светлане?

— Какой Светлане?

— Браво! — воскликнула она и захлопала в ладоши. — Он уж позабыл ее! Вот так настоящий мужчина! Люблю непосредственных!

А ведь верно: есть такая Светлана, совсем недалеко отсюда.

— Лидочка, почему вы Светлану вспомнили?

— Просто так. — В глазах у нее сто чертей.

— Просто так не бывает.

— Нет, бывает.

— Лидочка…

— Да?

— Вы же научный работник… Ученая…

— Дайте соли, Лева.

— Не дам.

— Почему?

— Скажите: «Дай соли, Лева».

— Не скажу.

— Почему?

— Надо говорить: «Скажи «Дай соли, Лева».

Я схватил ее руки и давай целовать. Она хохотала на весь берег, запрокинув голову.

— Хорошо, Лидочка, скажи: «Дай соли, Лева».

— Дай соли, Лева.

— Бери, Лидочка, бери.

— Это — другое дело.

Так мы дурачились, пока Валя изображал фыркающего дельфина. Я был, как это нетрудно определить по вышеприведенному диалогу, навеселе. Не то чтобы очень, но хорошо навеселе, ибо мы с Валей чуточку посидели. (Один мой друг, журналист, говаривал: бутылка водки на двоих — значит, просто остановились на дороге; по бутылке на брата — посидели, а уж больше — выпили! Если принять эту терминологию, мы с Валей «посидели».) Я опять повернул разговор на Светлану. Нет, почему Лидочка вспомнила Светлану?

— Разве она не нравится тебе?

— Как сказать?..

Лидочку вдруг взорвало:

— Что это ты, Лева, очки втираешь: мне все рассказала тетя Настя.

— Что — все?

— Как она на свиданку к тебе приходила.

— Тетя Настя?

— Не смеши, Лева. Не Настя, а тетя Светлана. Старуха так и сказала на свиданку. Что это за слово?

— Не знаю, — буркнул я.

— Юпитер, ты сердишься, — значит, ты не прав.

Я сказал про себя: что эта Лидочка представляет собой? Странная или обычная сумасбродка?

— Не смотрите так на меня.

— Буду!

— Я прошу.

— Ты обидела меня.

— Я? Чем же?

У нее расширились глаза. Руки она скрестила на груди. На ресницах, к моему великому удивлению, блеснули слезы. И вдруг — как бросится ко мне на грудь да как зарыдает!.. Боже, что же это такое?

С меня весь хмель как рукой сняло. Лидочка рыдала у меня на груди, точь-в-точь как в старинных романах. Вот застанет нас, думаю, Валя в этаком виде — что вообразит? Горе ее было неподдельным, слезы натуральными. Все было реально, за исключением причины, которую я даже отдаленно не мог представить себе. Я был далек от мысли о том, что мои с Лидочкой отношения довели ее до истерики. Тем более глупо предполагать, что в этой несусветной истории замешана Света. Пока я размышлял, она плакала и слезы ее лились мне на грудь. В более глупом положении мне давно не доводилось быть. Что делать?

Я принялся успокаивать ее, как мог. Боюсь, что она не слышала моих слов. Я горячо утверждал, что вовсе не обижен на нее, что во всем виноват мой несдержанный язык, и так далее. Что уважение к Лидочке — превыше всего, и так далее. Что Светлана сама по себе, а я — сам по себе, что нет у нас ничего общего, и так далее. Что я скоро уезжаю и постараюсь забыть и тетю Настю, и ее племянницу, и так далее.

Неожиданно она отшатнулась от меня, вытерла слезы, высморкалась в сарафан, который валялся рядом с нею, и как ни в чем не бывало принялась доедать яичницу.

Я ровным счетом ничего не понимал. Если бы не эта влага на моей рубашке, то вообразил бы, что нахожусь в глубоком сне.

— Чего вы сидите? — сказала Лидочка. — Пейте, ешьте.

Не верил своим ушам: как это — пейте, ешьте? А слезы? А рыдания? Трын-трава?

— Не обращайте внимания, Лев Николаевич, я же ужасная дура. Все это спонтанно, независимо от меня. Вдруг мне показалось, что вы женитесь на Светлане. И чисто по-женски приревновала. Я способна ревновать к кому угодно.

— Позволь… Позвольте…