Георгий Гулиа - Три повести

Я, кажется, уразумел суть ее предложения: надо чаще менять начальство в Скурче, чтобы не прирастало оно к своему стулу и не обрастало мохом, не покрывалось лишаями. Во-первых, новая метла всегда лучше метет. Во-вторых, всякой шушеры вокруг начальства меньше виться будет, и само начальство, в-третьих, не так уж зазнаваться будет. Вот какие, значит, мысли зрели в голове этой многострадальной женщины. Она непрестанно подчеркивала, что говорит это «из своей неразумной головы», что она «темная и малограмотная» и так далее.

— Как это, значит, получается? — продолжала Анастасия Григорьевна. — Вот столб (она указала на штакетник). Он вроде бы здесь и стоял всю жизнь. Он же с землей — одно целое! Так и начальство: к столу прирастает, со стулом — одно, значит, живое. Кровь от жил, значит, к стулу течет и к столу, значит, на котором бумаги и печати. Вот оно как!

— Что скажете вы? — обратился я к племяннице Анастасии Григорьевны.

— Вот тут я с тетей согласна, — с живостью отвечала племянница. — Нельзя, чтобы человек считал учреждение своей вотчиной. Я читала Программу партии…

— И что же, Света?

— Там ограничен срок: выбрали два раза, а на третий — надо подумать.

— Что я говорила? — Анастасия Григорьевна торжествовала. — Что говорила? Только подумала, а уж где-то записано это самое…

Светлана сказала:

— Когда в Скурче жизнь по всем нашим законам пойдет, тогда хорошо будет.

— То-то и оно-то! — поддержала племянницу старуха. — Поди, доченька, ведерко воды принеси.

Света ушла по воду. А старуха вопросительно уставилась на меня:

— Какова-то девушка, а?

— Хороша!

— А ума-то в ней сколько!

— Разумна, смышлена. Несомненно.

Однако старухе все это казалось недостаточным:

— И скромна, и работница, и начитанна. Сейчас таких девушек — раз-два, и обчелся. Не потому, что она — моя, кровная, а потому, что правда все это.

Я полностью с ней солидаризировался.

— И не дурнушка какая-нибудь, — как бы вслух размышляла Анастасия Григорьевна. — В прошлом году едва из детства вышла, а нынче расцвела, что твой цвет.

Светлана принесла воды, и мы перевели разговор на другое. Но поговорили мы недолго. Анастасия Григорьевна вдруг учуяла какое-то движение на берегу. Тут же взбежала на крыльцо, приложила ладонь козыречком ко лбу:

— Никак, сейнера плывут…

Пробегавший мимо дома сосед крикнул Анастасии Григорьевне:

— Слышь, Григорьевна: коли рыбки хочешь — поспешай на берег!

Старуха пояснила мне:

— Рыбаки, значит, рыбу поймали. Так они на минутку к берегу причаливают и продают ее народу. Не всю, а малую дольку. Продадут — и давай, давай в море! А иначе приметит начальство и жару задаст. Вот такие, брат, дела!

Есть, по-моему, смысл в двух словах рассказать о том, что творилось на берегу.

Недалеко от того места, где стояла машина Глущенко, толпился народ, сбежавшийся почти со всей Скурчи. В двух кабельтовых от берега красовался сейнер. Сбавив ход, медленно подплывал к нам. Неторопливо, расчетливо. Вскоре от него отделилась лодчонка. С каждым взмахом весел она сокращала расстояние между собой и берегом. Вот наконец уперлась носом в песок, и к ней протянулись десятки рук с деньгами и кошелками. Такса была твердая: рубль за три ставриды. А вяленая — по два рубля за штуку. Посудинка морская ходила к сейнеру и обратно. Торговля шла бойко. Возле мыса Кастора тоже маячил сейнер. Там тоже продавали рыбу.

Не так-то просто было пробиться к лодочнику. Его обступили плотным кольцом молодые и пожилые скурчинцы. Я стоял в нерешительности: то ли бросаться напролом, то ли ждать своей очереди? Инстинкт и житейский опыт подсказывали мне держаться первого правила, то есть идти напролом. Но ведь, кроме инстинкта, была еще и совесть. (Правда, с нею можно было остаться без рыбы.) Рядом со мною толкалась Света, совершенно растерянная в этой толпе.

Вдруг кто-то окликнул меня. Возле носа лодки распоряжался Витольд. Он приветливо помахал рукой и справился: сколько? Я показал ему пять пальцев. Он немедленно передал мне через головы поклонников морской фауны пять серебристых ставрид. И крикнул: «Деньги потом».

Я взял Светлану под руку, и мы счастливые отправились домой. В двух шагах от калитки повстречали какого-то дядю, который перепродавал вяленую ставриду. За три рубля купил у него отличную рыбину. Светлана ахнула, когда увидела, сколько я плачу.

— Это же обдираловка, — сказала она негромко.

Слова ее были услышаны дядей. Он бросил в ее сторону взгляд, полный презрения.

— Мадам, — проскрежетал он зло, — если дорого, могли бы сами половить рыбу.

— Очень дорого! — не отступалась от своего Светлана.

— Дорого?!

— Ничего, ничего, — сказал я примирительно. — Каждый берет за свой товар столько, сколько считает нужным.

Перекупщик еще раз окатил Свету целым ушатом презрения:

— Слышите, мадам? Ваш супруг правду говорит. Он, видно, человек умный. Понимает толк в рыбе!

Мы поскорее скрылись за калиткой, чтобы не слышать больше его разглагольствований.

— Мадам! — шутливо обратился я к Свете.

— А что, разве я похожа на мадам, Лев Николаевич?

— В смысле женственности — да.

— Это хорошо или плохо?

— Хорошо, Света. А плохо то, что вы не хотите меня видеть.

— Неправда.

— Когда же вы придете, Света?

Она молчала.

— Когда же, Света?

И вдруг:

— Может, нынче ночью.

У меня аж дыхание сперло.

— Я буду ждать, Светочка, — с трудом выговорил я.

Она шагала впереди меня. Полуобернувшись, бросила:

— Ждите. Приду.

Анастасия Григорьевна была довольна сверх меры.

— Чую рыбу, — сказала она. — С уловом вас!

— Спасибо, Анастасия Григорьевна. Вот мы с молодой рыбачкой поработали сколько могли.

В припадке нежности она поцеловала Светлану:

— Умница ты моя, ро́дная.

Чувствовал себя явно не в своей тарелке. Здесь, в Скурче, от этого имеется прекрасное средство: море. Забежал в бунгало, взял трусы и полотенце. Намерение мое было вполне определенным: выкупаться, прийти в себя. Лягу, думаю, и буду лежать в воде, пока не озябну. Но по дороге переменил свое решение. Ведь есть еще не менее сильное средство, чем море. В соответствии с вышеизложенным повернул к Шукуру. И в некотором смысле даже повезло: ко мне примкнул Валя Глущенко. Он был зол, как бог во дни потопа. И тоже захотел взбудоражить себя общеизвестным способом. Жена его махнула куда-то в город за покупками. Он с нею не поехал: довольно нагляделся на нее здесь, в Скурче…

— Так нельзя жить, Валя, — заметил я.

— Знаю!

— Вы что, разведетесь с нею?

— Это решено!

— А что она?

— По-моему, и до ее сознания дошло, что больше так невозможно.

Он выглядел и злым и удрученным. Вполне ему сочувствую: развод не самое веселое занятие. Все это тягостно. А может быть, он любит ее? Тогда это тягостнее втройне.