Иорам Чадунели - Возмездие. Рождественский бал

— Ты плохо спал?

— Слухи идут нехорошие. Кого-то снимают, кого-то арестовывают. И что за собачья жизнь настала — ничего не разберешь!

— Боюсь, ты нездоров. Врача вызвать!

— На кой черт мне врач, когда ты здесь! Не я, а ты не спал всю ночь! Что тебя терзает? Нам надо серьезно поговорить.

— Что случилось? Ты нервничаешь, уж не Манучара ли сняли?

— Скоро и у Манучара наступят черные деньки.

— Ты что-то знаешь?

Бено опустил голову, тяжело вздохнул.

— Вчера вечером Варлама прокатили.

— Как это — прокатили?

— На коллегии министерства… Ты же знаешь, он должен был стать начальником управления. Он им уже не будет…

— Почему?

— На фабрике дело открылось… Главного инженера арестовали, заведующего складом, еще кое-кого…

— Когда?

— Три дня назад. Там какой-то Касарели появился, он и заложил всех. Варлам хочет спрятать все ценное.

— А мы-то здесь при чем?

— У нас просит спрятать. Не станут же тут копаться! В случае чего сам черт ничего не сыщет, — выдавил из себя улыбку Бено.

— Пожалуй, у Варлама дело похуже, чем мы думаем.

— Видимо, фабрика давно была на примете, а то накануне коллегии никто бы не начал такое… Если бы он успел стать управляющим, выкарабкался бы. Начальника управления не так легко арестовать.

— Эге! Да у Варлама, как я погляжу, дело — табак!

— Говорят, негодяи раскололись и выложили все начистоту. Его песенка спета. Он человек конченый, ему уже не помочь!

— А Манучар?

— Я дважды звонил ему. И оба раза, услышав мой голос, он тут же клал трубку. Видно, тоже сильно напуган.

— Стало быть, больше не на кого рассчитывать?!

— Потому и советую: будь осторожен…

Бено был стреляный воробей, он знал, что значил для его семьи крах Манучара. Да, Баделидзе потерпел полное фиаско, а над Варламом навис дамоклов меч.

Бено внезапно почувствовал резкую боль в животе. Он подошел к буфету, извлек бутылку старого марочного коньяка и выпил подряд несколько рюмок. Боль отпустила.

Весь день он напряженно искал выхода из создавшейся ситуации. Это было привычное занятие для Бибилури: всю жизнь ему приходилось вылезать из безвыходных, казалось бы, положений. Но сейчас и разум и интуиция были бессильны. Выхода нет, как ни суетись, что ни предпринимай, хоть бейся головой об стену — стену лбом не прошибешь. С Варламом дело ясное. Вот как Рамаза уберечь…

Мысли Бено устремились к сыну. Дела Рамаза обстояли не лучшим образом. И на его след набрели. Правда, Дарчо и Эдишер своевременно умолкли, но сейчас объявился новый свидетель, который не постеснялся выложить Рамазу всю правду прямо в глаза. Бено зазнобило. Да скажи ему несколько лет назад кто-нибудь, что так скоро настанет самый черный день, для которого он берег свои несметные сокровища, он бы расхохотался тому в лицо. Но черный день наступил — и никакие деньги не помогут.

К семи часам боль усилилась. Он выпил еще коньяку. Боль опять стихла. Не раздеваясь, Бено прилег на диван, попытался вздремнуть. Но сон не шел. Тяжкое предчувствие навалилось на него — и возмутился, взбунтовался разум, привыкший решать неразрешимые задачи: «Быть не может, чтоб не нашлось выхода! На то и голова на плечах, чтоб не пропасть самому и не дать погибнуть близким!»

Стрелка часов перевалила за восемь. Бено встрепенулся, услышав телефонный звонок. Звонила дочь.

— Папа, ты? — она плакала.

— Я… Что случилось?

— У нас только что была милиция…

— Милиция?

— Да! Произвели обыск. Варлама не было дома. Что делать? Я в таком состоянии — готова руки на себя наложить!

— Не валяй дурака! Будь умницей, смотри за детьми. Не бойся, Варлам не пропадет! Успокойся! — Бено старался говорить бодрым, спокойным голосом.

Не успел он закончить, как вновь зазвонил телефон:

— Бено, это ты? Это я, Ломия. Да, Гурам Ломия, — повторял бывший начальник милиции. — Плохие вести, очень плохие! — Голос его дрожал. Бено вдруг почувствовал, что услышит сейчас что-то страшное. — Час назад в ресторане «Арагви» мальчики подрались… Стреляли… Во всем виноват этот проклятый Важа Дидидзе! Старший сын Варлама… Мужайся, Вено! Ты ведь мужчина! Убили вашего внука. — Ломия перевел дух, глубоко вздохнул и выпалил: — Вот, значит, какое несчастье… Во всем виноват этот сукин сын Дидидзе! — В трубке раздался звук, похожий на всхлипывание.

Бено снова почувствовал жгучую боль в животе. Он не выдержал, закричал громко и тоскливо.

— Что случилось, Бено! — перепуганная Элисабед вкатилась в комнату и, увидев потерявшего сознание мужа, засуетилась, заохала, запричитала.

Через полчаса Бибилури на «скорой помощи» доставили в больницу.

Врач, худощавый высокий молодой человек, установил диагноз: приступ аппендицита.

— Заза, надеюсь, нам не придется его оперировать? — с опаской спросила его коллега.

— До утра не протянет, — сказал Заза.

— Что же нам делать? Может, позвонить профессору?

— Это мысль!

Женщина набрала номер и долго держала трубку. Затем еще раз позвонила.

— Он не отвечает… — сказала она растерянно. — Главного хирурга тоже, видно, нет дома. Что-то никто не подходит… Что же делать?

— Придется оперировать. Другого выхода я не вижу. Правда, я никогда не делал операций.

— Я тоже. Но когда-то начинать надо… Может, еще поможем человеку…

Посреди комнаты, задрапированной в черный бархат, стояла покрытая персидским ковром тахта. На ней покоился Бено Бибилури. Рамаз, принимавший соболезнования, был точно в воду опущенный.

— Как только земля держит таких невежд, таких безграмотных, безответственных врачей, — возмущались люди.

— Чему их учат, если простейшей операции сделать не могут?!

— У Бено Бибилури оказался всего-навсего острый приступ аппендицита. Пустяковая операция — и он был бы здоров, — сказал присутствовавший на панихиде профессор. — Нет, это терпеть нельзя! Обоих хирургов надо отдать под суд!

— Вы, батоно Рамаз, непременно должны возбудить дело, — советовал профессор коллеге.

— Будьте уверены! — решительно отвечал Рамаз. — Я им не прощу гибели отца!

Группа коллег Рамаза Бибилури медленно уступила место другим соболезнующим.

— И ты думаешь, он возбудит дело? — ехидно спросил пожилой врач профессора, когда они вышли из дома.

— Почему бы и нет?

— Что посеешь, то и пожнешь, — глубокомысленно заметил врач.

— Что ты хочешь этим сказать? — удивился профессор.

— Видано ли, чтобы человек сам против себя возбуждал дело?

— Так ты имеешь в виду… — профессор остолбенел.

Русудан пришла одна. Как всегда стройная, элегантная, глаза полны слез, приличествующих случаю. Она приложилась к щеке Рамаза и пожала руку дольше, чем этого требовал обычай, заглянула ему в лицо и сдержанно всхлипнула, картинно поднеся к глазам изящный батистовый платочек.