Юрий Хазанов - Укол рапиры

— Вашими заботами, — говорит парень. — Век за вас бога молить буду. Удружили… Спасибочки…

— Не я тебе удружила, сам себе удружил. Я, что ли, людей без ножа грабила? Да что вспоминать, дело прошлое.

— А у меня сейчас и ножичек есть, — говорит парень. И действительно вытаскивает нож, я увидел, как блестит.

Ой, подумал я, как быть? Что делать?! Но, честное слово, подошел на несколько шагов ближе. Только они на меня внимания не обратили: стоят глядят друг на дружку, словно играют в кто кого переглядит.

— Очень просто и вдарю, — хрипло сказал парень. — А что?

Молчание.

— Ударь, — говорит потом Галина Ивановна. — Ударь. И будешь остаток жизни по тюрьмам сидеть…

Опять молчание. Я и не заметил или не понял, когда в этой темноте, под тусклым светом уличного фонаря, наступил перелом. Но он наступил, потому что я услыхал, как Галина Ивановна сказала:

— Вот что, Николай, будем считать, разговора у нас не было. Ты меня не видел, я тебя не слышала. Идет? Только при одном условии. Пойди сейчас проспись, потом задумайся кое о чем, а завтра в пять вечера приходи в школу. Мы ребят соберем, про себя немного расскажешь, ладно? А теперь иди… Шура, — обратилась она ко мне, словно только что увидела, — чего это наши там задержались?

Конечно, Глеб Юрьевич пришел на другой день в эту школу к пяти часам. И его личный секретарь, то есть я, тоже. Мы толклись в учительской, потом я вышел оттуда.

И вот в коридоре ко мне подходит какой-то пацан и спрашивает:

— Ты, что ли, с этим писателем-журналистом приехал?

— Я, — говорю, — с писателем-журналистом. А чего?

— Да так, — отвечает, — интересно. А ты его сын?

— Я его помощник, — говорю, — понял? Первый заместитель и правая рука. А также мозговой центр и начальник ЭВМ.

А мальчишка дальше мне интервью устраивает.

— Вы, — спрашивает, — в газету потом писать будете?

— Обязательно, — говорю. — Как же иначе? В газеты, в журналы, в книги. Во все места. Даже в стенную печать.

— Про нас? — опять спрашивает мальчишка.

Да чего он пристал?!

— Про вас, про вас, — говорю. — Конечно, а про кого же? И про тебя, если надо, и про того, кто сегодня выступать будет. Ты его знаешь?

— А ты? — вдруг спросил он.

Мне бы похлопать его по плечу да и уйти, помахивая папочкой, а я в откровенность ударился:

— Как же, — говорю, — видел вчера в одном темном месте, знакомы малость.

— Около школы, да? — быстро спросил мальчишка.

Мне бы, дубине, сообразить хоть немножко, а я хвост распушил и токую, как глухарь.

— Да, — отвечаю, — около школы. Правда, он меня, может, и не видел, зато я его очень хорошо видел и слышал. И ножичек тоже заприметил…

Ну и так далее. И все это таким тоном, как прокурор или следователь по особо важным делам. Но паренек, вижу, слушать меня перестал: то ли думает о чем-то своем, то ли скучно ему. А потом говорит:

— Пойдем, что-то интересное покажу! Вот про чего в газету написать, это да… На всю страну… Мы сами сделали…

— Далеко? — спрашиваю.

— Да нет, здесь на первом этаже. Вернее, в подвале, но там светло, не бойся.

— Я и не боюсь. С чего ты взял? Идем, только недолго, а то скоро начнется.

— Недолго, — говорит. — Две минуты.

И мы двинулись — какими-то лестницами, переходами, потом, правда, в подвал спустились. Школа у них не такая, как наша: так что я ничего не понимал, шел за ним, как ребенок. А в подвале трубы везде: котельная, наверно, рядом, и еще закутки какие-то, прямо как тюремные камеры. И свет тусклый, словно его и нет.

— Ну что ты мне показать хочешь? — спрашиваю. — Давай скорей! — А у самого уже немного душа в пятки уходит: больно обстановка зловещая. — Чего тут? — опять говорю. — Небось мастерская какая-нибудь? Ракету сами соорудили? Или вычислительную машину?

— Ага, машину, — говорит. — Вот сюда… Заходи… Заходи же.

Он дважды повторил приглашение, потому что я увидел перед собой совершенно пустую комнату и невольно остановился в дверях. Но потом шагнул через порог, и паренек вслед за мной…

— Здесь… вот, видишь… вот… — забормотал он что-то невнятное и вдруг попятился, выскочил за дверь, и я услышал, как щелкнула задвижка.

— Ты чего? — спросил я, ни о чем еще не догадываясь. — Эй! Как тебя зовут? Куда ты пропал?

Ответ раздался не сразу. Я успел уже бессмысленно оглядеться, увидеть совсем маленькое окошко, какие-то не то козлы, не то верстак, свисающую с потолка лампочку. И в это время до меня донесся его голос, измененный толстой дверной преградой, и потому неузнаваемый.

— Ты… слушай… скажи… Правда, писать о нем будете? В газету… О Николае… Скажи… Его ведь засудят опять… Не надо… А ножик у него так… перочинный… Я видел… знаю…

— Ты что, сдурел? — сказал я, когда немного пришел в себя. — Ты меня для этого сюда привел? Чтобы спросить?

— Ага, для этого, — ответил он.

— Зачем же сам ушел?

— А я тебя запер.

Вон оно что! Значит, я вроде заложника. Мне стало смешно, а потом не очень, потому что подумал: может, это все от Николая идет… Что, если он со своими дружками сюда заявится? Еще, чего доброго, бить станут! Пытать. Голодом морить…

Я подошел к двери, рванул ее, ударил ногой.

— Открой! — сказал я. — Слышишь? А то хуже будет! Вы что, в одной шайке?

Эх, не надо было мне сейчас все это говорить, да уж вырвалось!

— А будете писать? — снова спросил он.

— Послушай, — сказал я, — с чего ты взял? Никто ведь и не собирался.

— А сам говорил?.. В газеты, в журналы…

— Мало ли что говорил! И потом ведь не я пишу…

— Ну, этот, твой писатель… будет?

— Ничего он не будет! — закричал я. — Он и не хотел!

— А сам сказал, — повторил паренек.

Действительно, я это сказал. Не далее как минут пять назад. А слово, как известно, средство общения… Но ведь это все болтовня, я же просто так придумал. Для солидности… Как ему, чудаку, втолковать? Ведь и правда сгноят меня здесь. Очень просто… Или еще чего похуже…

— Слушай, — сказал я. — Неужели не понимаешь, я шутил?! В шутку говорил, ясно? И писатель писать не будет. Он книги только пишет, а не в газету. Толстые книжки… С картинками… А я вообще ничего не пишу. Одни письма. Понял?

— А как докажешь?

Черт! Как я ему должен доказывать?

— Слово даю, — сказал я. — Хочешь, пойдем к писателю, спросим. Он врать не будет. Зачем ему?.. Он на войне контужен, — добавил я для чего-то.

После этого наступило молчание: паренек думал. А мне и страшно уже не было — все так нелепо. Как в кинофильме каком-нибудь.

— Ладно, — сказал он. — Только не обмани смотри… Открываю.

Я услышал, как звякнула щеколда, и поторопился толкнуть дверь, чтобы он еще не передумал, чего доброго. Но его уже нигде не было.

— …Прямо иди, вторая дверь направо, потом наверх, — раздался откуда-то из темноты его затихающий голос.