Юрий Аракчеев - Пирамида

Но вот свидетель Бердыев Аман (милиционер): «С женщиной не разговаривал, так как она была плоха».

Сестра медпункта: «Одежда ее была вся в крови…»

Адвокат Агаджаев: «Я считаю, что ст. 106 п. 1, 6 и 157 ч. III следствием не доказаны. А ст. 249 ч. III я считаю доказанной (хранение ножа). Но, учитывая молодость, определить Клименкину минимальную меру наказания».

Но что все эти нюансы Джапарову?

Уже в шесть часов вечера приговор был вынесен и судебное заседание закончено. Можно наконец чай пить.

А на 249-м листе дела — акт об уничтожении ножа, подписанный следователем Абаевым.

Все.

Так где же, где же он, критерий , граждане дорогие? Как же, действительно…

Том первый, лист дела 250-й:

Телеграмма:

«Вышлите копию приговора делу Клименкина Виктора Петровича, осужденного 28 авг. исключительной мере

Член Верхсуда Союза

Данилов».

Лист дела 252-й. Заявление матери осужденного Т. В. Клименкиной: «Прошу Вас выдать мне копию приговора…»

Жалоба Григория и Анатолия Семеновых в Верховный суд — на неправильное ведение следствия.

Жалоба Виктора Каспарова.

И, наконец, протест, подписанный С. Г. Бариновым, заместителем Председателя Верховного суда СССР…

Так вот же он, критерий, дорогие товарищи сограждане. Нет, не высокий пост Баринова Сергея Григорьевича, автора протеста. Не в этом дело. А вот:

«…из дела видно, что опознание Клименкина органами расследования произведено с грубым нарушениемтребований ст. 165 УПК Туркменской ССР…»

Далее:

«Необходимо проверить адресованное в Верховный Суд СССР письмо инспектора уголовного розыска линейного отделения милиции Каспарова. В своем письме Каспаров указывает, что он… был очевидцем грубого нарушения закона работниками милиции…»

Вот же он, критерий, дорогие сограждане. Простой и ясный критерий: закон .

Закон , над созданием которого бились умы, знающие, сколь нелегко судить человека, сколь трудно пробиться сквозь мотивы и эмоции участников дела…

Закон , который для того и принимается, чтобы следовать ему неукоснительно и тем самым максимально приблизиться к справедливости.

Закон , выполнение которого только и может дать нам всем равные права друг перед другом и не позволить одним безнаказанно измываться над другими.

Закон , который, делая нас ответственными за свои поступки, освобождает нас.

Закон , обязательный для всех .

И для вас, старший лейтенант, старший следователь Ахатов.

И для вас, следователь Абаев.

И для вас, уважаемый член Верховного суда Джапаров.

Забегая вперед, добавим: и для вас, многоуважаемая Наталья Гурьевна Милосердова, и для вас так же, милая учительница Валентина Дмитриевна Никитина. Ни ваши служебные, Наталья Гурьевна, ни ваши человеческие, Валентина Дмитриевна, эмоции не должны заслонить для вас закона, коли уж вы поставлены судить людей.

Закон — вот что спасает всех нас — должно спасать! — от произвола, от несправедливостей. От беды.

И никакие должности, никакие пристрастия не освобождают нас от обязанности неукоснительно следовать закону . Общему для всех. Несмотря на то, что мы все такие разные, позволяющему нам жить по-человечески.

Вот что стало мне ясно после прочтения первого тома. И я понял, что всегда разделяло многочисленных участников дела Клименкина, разбивало их на две разные группы. Отношение к закону.

Два дня, с утра и до вечера, читал я тома «Дела Клименкина» в холодном помещении горсуда Мары.

Это была поэма. Это была трагикомедия жизни, выплеснутая на бумажные листы.

Я видел злого, настойчивого Ахатова, не желающего ни за что в жизни признавать свою неправоту, свою вполне понятную, в общем-то, первоначальную ошибку. Я видел беспомощного Абаева, готового в этой беспомощности на что угодно — настолько несоизмерима для него была ценность жизни своей и чужой. О законе говорить Абаеву было бы бесполезно — он бы просто не понял, о чем речь: ему надо было провести следствие, выполнить свою работу — и при чем тут Закон?

Но вот вмешался в дело Бойченко — и мертвящим холодом повеяло от страниц. Еще не видя, я пытался представить себе его… Худощавый, тонкогубый, элегантный… Спортивный, наверное, умный… Он-то знал, что такое закон, понимал его силу. И — использовал его в своих целях. Множество фотографий, схем… Допроси, опросы, очные ставки… Он не жалел времени и бумаги. Одних магнитофонных кассет одиннадцать! «Техника пришла на службу». Одного я не мог понять: как удалось всей этой явно сфабрикованной макулатуре убедить хоть кого-то — ведь и в Верховном суде были люди, поддавшиеся этому количеству материалов. Но ведь качество-то их оставалось прежним. Ни одного существенного довода, ничего живого не было в двух дополнительных расследованиях, проведенных этим энергичным расторопным следователем. Даже ахатовское первоначальное построение казалось мне более простительным. Поторопился человек, очень уж хотелось побыстрее «раскрыть дело». В бойченковской работе человека вообще не чувствовалось. Это была машина . Лишенная эмоций, штампующая материалы одной и той же окраски, угнетающая своим бессердечием и однообразием. В ней был холодный цинизм. Механическая манипуляция живым.

Сидя над бойченковскими страницами, я очень живо представил себе, что чувствовал Каспаров на допросе у Бойченко. Сошлись два фанатика, два похожих друг на друга, но — бесконечно разных, полярно разных человека. Каспаров ставил себя под законом. Бойченко — над. Каспаров был фанатик идеи, я думаю, что он не пожалел бы ничьей жизни — в том числе и своей — ради торжества идеи, в которую он верит. Бойченко был фанатичным себялюбцем. И он тоже не пожалел бы ничьей жизни… Кроме одной. Представляю, как должен был бы ненавидеть Каспарова Бойченко: ведь это был он сам, но только с другим, противоположным знаком. И ничего удивительного, конечно, в том, что Бойченко завел на него уголовное дело. Которое даже оказалось незакрытым!.. Нонсенс в судебной практике.

И обнадеживающий оптимизм был в том, что в конце концов победил все-таки Каспаров.

Я представлял себе муки Анатолия Семенова в тот момент, когда он писал под диктовку Абаева уличающие «Клименко Виктора» показания. Он не понимал, конечно, что уже тогда, когда написал первую ложь, сделал шаг к своему трагическому концу. Да и не шаг, собственно, он просто убил себя, когда начал под диктовку Абаева лгать, и вся его жизнь с того момента, в сущности, стала агонией. Правда, уже на втором процессе он взбунтовался, попытался говорить правду, но и это, увы, не спасло — люди, с которыми он связался, доконали его, ибо не могли упустить лишнюю жертву. На третьем следствии (3-й том дела) Бойченко неоднократно вызывал его в Мары из родного Барабинска, но тот отказывался приехать «в связи с тяжелым состоянием матери». Наконец Бойченко постановил подвергнуть А. Семенова приводу…