Юрий Аракчеев - Пирамида

Боялись, наверное, выступления газеты. Ведь приезжали же корреспонденты из Москвы. Но время прошло, а в печати ничего не выходило.

Значит, можно.

Ату его!..

Все это я подумал сразу. Хотя и были еще сомнения. Мало ли… Ведь всех тонкостей дела я не знаю. А вдруг и на самом деле здесь что-то нечисто?

И вот не могу удержаться, чтобы не привести чье-то стихотворение, которое прочитал мне мой друг по памяти:

Каспаров производил впечатление загнанного… Но, может быть, он преувеличивает? Может быть, ничего не случится? Так думал я. Но не он. У него был большой опыт в отношениях со следователями и милицией — не то что у меня (с одной стороны — Жора Парфенов, с другой — газета Центрального Комитета КПСС). Он хорошо знал, что они делали с Клименкиным, с Анатолием Семеновым и с другими — теми, о которых он тоже знал, но которые никак не причастны были к «Делу Клименкина».

Потому что безнаказанность. Потому что «угрызения совести начинаются там, где кончается безнаказанность». А она не кончалась. Она, наоборот, торжествовала! Вот ведь и адвокат из Москвы приезжал, и корреспонденты один за другим, и даже пленум был, ну и что? Съели? Клименкина освободили, ладно уж, хватайте эту «кость», подавитесь. А в остальном… Семенова сжевали, теперь и еще одного сжуем!

Он периодически вздрагивал — дрожь волнами ходила по его телу, я хорошо знаю это состояние, у меня бывало. Состояние загнанности, когда ты — одни, а их — много. Василий Железнов не спускал с него глаз, как с ребенка.

— Тихо, Виктор, — сказал я. — Погоди. Сначала надо успокоиться. Ты же знаешь. Помнишь, что ты говорил Семенову?..

Тут я осекся. Этого нельзя было говорить, тут я дал маху. И пытался поправить дело бодростью тона.

— Ты — гражданин Союза, запомни это. Страх — самый главный наш враг. Слушай внимательно. Надо встретиться с Беднорцем, это раз. Ты не встречался с ним? Ну вот, обязательно с ним. А главное: все четко напиши, чтобы было твое письменное объяснение, понял? Тогда нам легче будет тебе помочь. Я вот что сделаю: напишу, во-первых, письмо Аллакову, я слышал, что он теперь член Верховного суда республики. Эх, жалко, что не вышла повесть — он ведь там один из героев, легче мне было бы… — ну да ладно. Затем — письмо главному редактору газеты — он в курсе «Дела Клименкина», если повесть не печатает, пусть хоть так поможет. Потом…

Рассказывая и слушая меня, он ходил по комнате, часто наклонялся и ковырял что-то на полу.

— Ты что делаешь? — спросил я наконец.

— А пятна у тебя, — сказал он. — На полу пятна. Краска, что ли, осталась. Я не люблю, когда пятна. Я и дома слежу, чтобы пятен не было…

Они с Василием переночевали у меня, а потом поехали в гостиницу, где Виктор должен был написать объяснение.

На несколько дней он исчез, а потом от Беднорца я узнал, что он улетел обратно в Мары. Объяснения он так и не написал. Мы думали, что, может быть, все обойдется.

Начался новый, 1978 год. От Каспарова не было вестей. Дела с «Высшей мерой» не двигались.

Было около девяти утра. Встал я поздно и только еще собирался сесть за работу. Зазвонил телефон, я взял трубку.

— Юрий Сергеевич? Это из Комитета государственной безопасности, Санин Владимир Николаевич. Здравствуйте.

— Здравствуйте…

Естественно, что я растерялся: такой звонок был в моей жизни впервые. С «органами» я дела пока не имел, но был наслышан, как все, так что вежливый мужской этот голос произвел впечатление очень сильное.

— Нам бы нужно встретиться с вами по двум вопросам, — продолжал голос как ни в чем не бывало. — Один свежий, а один — давний. Я и раньше собирался с вами связаться. Когда бы вы могли?

— Когда хотите, — ответил я, понимая, что работать мне теперь не удастся, и стараясь придать своему голосу уверенности. — Хоть сегодня.

— Можете сегодня? Хорошо. Во сколько?

И мы договорились на двенадцать.

Надо ли объяснять, что я чувствовал?.. Моей семьи не коснулся в сильной степени меч «борьбы с вредными насекомыми», «врагами народа» — хотя и выслали кое-каких родственников на Урал, а одну из самых близких мне в сиротском детстве — бабушку, оставили, может быть, только из-за решительного и безрассудно смелого вмешательства комсомолки-школьницы, моей двоюродной сестры, Это ее мужественный поступок сохранился в скудной нашей семейной летописи: когда бабушке прислали повестку, моя сестра — было ей тогда лет шестнадцать — смело пошла вместо нее на Лубянку и сказала, что это форменное безобразие, бабушка — человек вполне советский… Обычно подобные демарши в то время не проходили, сестра запросто могла остаться в тех же стенах и обеспечить лишнюю «галочку» деловитым следователям, выполняющим свой нелегкий план, но этот почему-то прошел; и сестра вернулась домой, и бабушку больше не трогали.

В моей жизни подобного не было, хотя было много другого, но я твердо уяснил себе, о чем уже говорил и здесь: самое страшное — страх. В страхе человек теряет себя и уже не может пользоваться даже теми возможностями самозащиты, которые в любом положении все же есть.

Но теперь, положив телефонную трубку, я чувствовал себя неуютно. Мало ли… Тут мне, конечно, вспомнился Бойченко, его присказка, переданная Беднорцем: «Был бы человек, а дело найдется».

И хотелось как можно быстрее встретиться с Саниным. Чего тянуть?

А перед самой встречей к близкому приятелю забежал: на всякий случай предупредить. И посоветоваться. Он дал мне совет такой: при встрече спросить у него удостоверение. Как-то всегда мы забываем об этом. А ведь могут быть и провокации. Кроме того, мое требование придаст мне уверенности.

Итак, собравшись внутренне, я отправился на встречу с представителем грозной организации.

Санин Владимир Николаевич (его имя я тоже изменил, что, конечно, естественно) оказался довольно молодым человеком лет тридцати пяти — сорока, не больше. Стройным, приятной внешности. Мы встретились на улице.

— Похож, похож на фотографию в журнале… — с улыбкой сказал он.

Как раз незадолго до встречи действительно вышел журнал с двумя моими рассказами и фотографией, которая мне, правда, не нравилась.