Юрий Аракчеев - Пирамида

Вежливо улыбнувшись ему в ответ, я, однако, не забыл совет своего приятеля и очень вежливо попросил предъявить удостоверение.

— Извините, — сказал я, — но ведь всякое может быть. Бывают и провокации…

Владимир Николаевич слегка изменился в лице, но удостоверение показал. Показал ему и я свой билет Союза писателей, чтоб соблюсти, так сказать, ритуал.

— О чем будем говорить? — спросил я, изо всех сил стараясь сохранить спокойствие и достоинство.

— Давайте пройдем в кафе — здесь недалеко. Кстати и кофе попьем, — сказал Владимир Николаевич спокойно.

Естественно, у меня мелькнула мыслишка: «Знаем, какое кафе!», но я безжалостно ее отогнал. И правильно. Мы действительно вошли в небольшое кафе, где было совсем мало народу и оказался свободный столик. Владимир Николаевич сел и изящно облокотился на стол.

— Не к чему вызывать в кабинет, правда ведь? — сказал он, опять с улыбкой взглянув на меня и, очевидно, поняв мои мысли. — Там обстановка настраивает не так. Давит на психику.

Настороженность моя не прошла, но я почувствовал, что Владимир Николаевич, как это ни странно, начинает мне нравиться. Улыбка у него была как бы даже мальчишеская и, по-моему, без всякой скрытой многозначительности.

— Ну, так слушаю вас, — сказал я.

Владимир Николаевич посмотрел на меня и опять улыбнулся. Он, видимо, очень хорошо понимал мое состояние, но, похоже, не собирался ни пользоваться им, ни иронизировать.

— Сейчас, — сказал он. — Только кофе закажем.

Подошла официантка, он заказал кофе и два пирожных.

Мне потом говорили — да я и сам тогда понимал, — что производить хорошее впечатление, вызывать симпатию и чувство доверия — профессиональный долг людей этой профессии. Тем не менее я внимательно прислушивался к своим ощущениям и чувствовал, что мой инстинкт самосохранения молчит, чувства опасности не возникает. Может быть, потому, что не было в Санине ни какой-то чрезмерной вежливости, ни сахарной сентиментальности, ни тупой многозначительности. Была простота и легкий оттенок понимания и сочувствия.

Официантка отошла, а Владимир Николаевич спокойно достал из бокового кармана пиджака небольшую фотографию и протянул мне:

— Вы знакомы с этим человеком?

На фотографии был Каспаров!

— Конечно, — не задумываясь, сказал я. — Это Виктор Каспаров, герой моей повести. Положительный герой, — добавил я на всякий случай.

— Положительный? — Владимир Николаевич с искренним, как мне показалось, недоумением смотрел на меня.

— Да, положительный, — утвердительно кивнул я. — Один из самых главных. Если не самый главный.

— Вот так помер. — Владимир Николаевич, все так же недоумевая, покачал головой. — Вы давно виделись с ним?

— Недавно. Он был у меня как раз перед Новым годом. В декабре.

— Был у вас? Дома? А зачем?

Владимир Николаевич, как мне показалось, заметил, что его вопрос прозвучал на этот раз слишком официально, и тут же добавил:

— Видите ли, его разыскивает милиция. Это странно — то, что вы сказали. Положительный герой?.. Но зачем же он все-таки приезжал, если не секрет?

Тут я, как мог, коротко, рассказал о «Деле Клименкина», о роли в нем Каспарова. Сказал и то, что повесть давно написана, но ее никак не печатают, а теперь вот новое происшествие с ним, и на него накручивают дело, хотя он никоим образом не причастен к автобусной аварии. Ясно, что это — месть, попытка свести старые счеты.

Владимир Николаевич слушал меня с нескрываемым интересом. Я подумал: а что, если дать ему повесть? Вдруг это поможет Каспарову?

— Каспарову нужно помочь, — сказал я. — Вы сами убедитесь, если прочитаете повесть. Она строго документальна. Хотите?

— Что ж, хорошо, — живо откликнулся Владимир Николаевич. — Конечно. Когда вы сможете дать мне рукопись?

— Хоть сегодня, хоть завтра, когда вам удобно, — сказал я.

— Договорились. Я прочту, а тогда подумаем, что делать дальше. Может быть, вы правы, и ему действительно нужно помочь. Бывает, что милиция да и прокуратура творят не совсем хорошие дела, особенно на местах. Правда, вот что неясно: зачем он скрывается? Ведь объявили всесоюзный розыск и даже нас подключили.

А теперь второй вопрос, давний, — сказал Владимир Николаевич, помолчав. — Скажите, что, по-вашему, нужно сделать, чтобы пресечь или как-то ограничить хотя бы самостоятельную цензуру редакторов в журналах и издательствах? — Он внимательно и открыто посмотрел на меня. — Как бороться с тем, что они берут на себя больше, чем нужно? Вы же знаете, наверное, что спрос на нашу литературу на международном рынке весьма невысок сейчас, мы не выдерживаем конкуренции с зарубежными издательствами. И с молодой литературой проблема остра, пробиться молодым нелегко. Не случайно ведь и постановление принято. Что вы думаете по этому поводу?

Я даже слегка опешил. Для меня этот вопрос стоял во весь свой рост очень давно, но вот то, что он беспокоил Владимира Николаевича, показалось мне поначалу весьма удивительным. Неужели он этого не понимает? Да, были разговоры о том, что якобы цензуру у нас отменили, но ведь… За малейшее упущение, за пропуск в печать не то что книги, а одного только «сомнительного» в идейном отношении выражения редактора могут снять немедленно, никакой защиты от произвола у него просто-напросто нет. Какой же смелости можно ждать от него в этих условиях? Конечно, я сам считал, что редакторы перестраховываются, но…

Владимир Николаевич тем не менее смотрел на меня так открыто, так искренне, что я подумал: а вдруг? Эх, что терять! В конце концов в решающие моменты просто необходимо говорить то, что на самом деле думаешь — вдруг это как раз и поможет делу. И потом… Командировки, поездки, многочисленные встречи с людьми не раз убеждали меня: везде, в любой сфере деятельности, на любом должностном и профессиональном уровне всегда можно встретить как бессовестного, корыстного, циничного человека, так и вполне честного и порядочного. Разные ведь причины приводят разных людей в ту или иную сферу деятельности, так что… А Владимир Николаевич явно вызывал у меня доверие.

И я… начал. Попытался-таки высказаться по самому больному вопросу. На самом деле: что терять?

Владимир Николаевич слушал меня, сначала одобрительно кивая, а потом в растерянности поднимая брови — когда дело дошло до сокращения инстанций и расформирования некоторых организаций.

— Пожалуй, я согласен с вами, вы меня убедили, но… Скажите, а… Многие думают, как вы? — спросил он и тут же тактично поправился: — Нет-нет, не нужно никаких фамилий, поймите меня правильно. А просто: многие ли разделяют вашу точку зрения?

Я сказал, что да, многие, я в этом уверен.

— Кстати, — добавил я, — совсем недавно, на днях, любопытную сценку я видел, вернее, даже участником ее стал. В метро. Хотите расскажу вам?