Юрий Аракчеев - Пирамида

Беднорц продолжал:

— Я видел эту злополучную ведомость. Была группа из 12 человек. На обороте рукой Каспарова приписана 13-я фамилия — Ахмедов. За это действительно можно судить как за подлог — чистейшая статья. Максимальный срок по ней — два года, да и то в особо опасных случаях, а так — условное или исправительные работы по месту службы, вычеты процентов. Уверен, что Виктор сделал это из обычного своего «благородства», чтобы оправдаться за свою забывчивость перед Кирюшиным. Что же касается взятки, то не сомневаюсь: двести рублей потребовал для себя Кирюшин, Виктору он их не давал и даже не говорил о них, а Гельдыеву наверняка сказал, что курсы и экзамены платные. Так оно и было, наверное, да только Каспаров деньги и не собирался брать. Кирюшин — закоренелый алкоголик, наркоман, совершенно опустившийся человек, это, конечно, находка для следствия против Каспарова. Сколько раз говорил я Виктору, чтобы он с такими не связывался…

А вообще-то, знаете… Трудно будет его защищать, — продолжал Беднорц. — Он что-то совсем сник, потерял лицо. Уехал, так ничего и не написав ни вам, ни мне, исчез, и все. А потом… Когда его арестовали, он залез под кровать. Представляете? Вообще-то понять его можно, он знает, что это за публика, а теперь он у них как бы в руках. На первом допросе следователь так ему и сказал: теперь-то ты наш, голубчик, никуда не денешься. Вот он и сбежал позорно. А вернувшись в Туркмению, прятался. Всесоюзный розыск объявили! Им это все, конечно же, на руку: если не виноват и деньги не брал, зачем прячешься? Но разве все это на суде объяснишь? И при чем здесь автобусная авария?..

Суд состоялся в конце апреля 1978 года. По удивительному совпадению приговор Каспарову был вынесен 26 апреля — в день восьмой годовщины нападения на старую женщину в туалете станции Мары, с которого и началось «Дело Клименкина». Виктора Каспарова осудили на восемь лет лишения свободы с конфискацией имущества и с содержанием в исправительно-трудовой колонии усиленного режима.

Судебный процесс начался 21 апреля. Назначен он был на 10 утра, а начался в 12. Судья — молодой парень лет тридцати. Специально такого молодого посадили, чтобы можно было им управлять… Прокурором был… вы не поверите: Джумаев! Да, тот же, который на первом процессе требовал для Клименкина высшей меры. Я возражал, но отвод должен был заявить Каспаров. Он был в полном смятении, буквально коленки тряслись, хотя перед процессом я его поддерживал, как мог. Как изменился человек! Наконец он заявил отвод прокурору. Суд удалился на совещание, но отвод все же удовлетворил. И весь остаток дня ждали нового прокурора… А следующий день — суббота. В понедельник, 24-го, пришел новый прокурор — Лужин, помощник областного прокурора. Никак не могли найти Кирюшина, главного свидетеля — он скрывался, пил. Наконец пришли в суд, а там нет ни Каспарова, ни шофера Ахмедова. В чем дело? Оказалось, конвоя не хватает, чтоб привести. Судья бегает туда-сюда, но ничего не может сделать. После обеда наконец привезли обоих.

Первым давал показания Кирюшин. И он вдруг заявляет: «Я никаких денег Каспарову не давал. Взял у Гельдыева 200 рублей, верно, но они лежат у меня дома, на холодильнике». Судья задает ему вопрос: «Вы трезвый?» Тот говорит: «Да», но судья объявляет перерыв, и Кирюшина увозят на экспертизу. Дело в том, что на предварительном следствии Кирюшин пять раз подтверждал дачу взятки и даже на очной ставке с Каспаровым, когда Каспаров отрицал.

В перерыве я говорю Каспарову: слушай, Виктор, выкинь из головы все тяжелые мысли, надо бороться! Я не смогу здесь сидеть все время, у меня процесс 26-го (у меня действительно был процесс, по другому делу, я ведь считал, что все закончится еще 21-го). Ты грамотный, говорю я ему, следи за тем, чтобы протокол был четко исполнен, придется ведь и дальше бороться. Замечания на протокол обязательно пиши — это право твое. Имей бумагу. Записывай в точности показания Гельдыева и Кирюшина, и если в протоколе будет не так — внесешь замечания. Бороться надо, ты должен сам себя защищать! Договорились вроде бы, он сказал «хорошо», я попросил, чтобы дали ему бумагу. И ни одной буквы не записал! Сидел сложа руки. Я его потом спрашиваю: «Ты почему не записывал?» Он мнется. Совсем сник, просто не узнать человека. Запугали наглухо.

Экспертиза определила: у Кирюшина легкая степень опьянения. На этом второй день и закончился. Стали следить за Кирюшиным, чтобы не пил хоть до завтрашнего заседания.

А 25-го утром Алла, жена Виктора, в панике: Кирюшин трезвый сбежал! Юрий Тихонов приехал за ним на мотоцикле, а тот выскочил из коляски… В суд пришел опять слегка «поддавши»… Допросили. Он опять говорит, что денег Каспарову не давал. Понимаете, он только в пьяном виде и мог правдивые показания давать. В трезвом — боялся.

Быстро допросили остальных. Что касается показаний Кирюшина, то в случае изменения показаний свидетеля суд вправе повернуть и так, и так. А показания его на суде давались к тому же в нетрезвом состоянии.

Прокурор в своей речи попросил для Каспарова восемь лет.

Я же в своем выступлении говорил о Кирюшине, о том, что он алкоголик, что в прошлом судим, почему же суд верит его показаниям, а не показаниям Каспарова, который ведь и несудим в прошлом и никакой не алкоголик? Какие есть основания верить Кирюшину в том, что он не имел корыстной заинтересованности? Мера наказания, которую просит прокурор, как раз и свидетельствует о предвзятости прокуратуры в отношении Каспарова, это явно связано с тем, какую роль играл Каспаров в печально известном «Деле Клименкина».

Тут прокурор в реплике: «Никто о «Деле Клименко» в Мары не слышал, все адвокатом придумано. Защита придумала это, чтобы объяснить свою оправдательскую позицию». Вот так.

Тогда я ему отвечаю: «Товарищ прокурор говорит, что о «Деле Клименкина» никто здесь не слышал. Хорошо. Но чем объяснить, что вы требуете 8 лет? Мне неизвестны случаи, когда за взятку в 200 рублей кто-то был осужден на восемь лет. Именно мера наказания, которую вы требуете, говорит о том, что с этим человеком сводятся счеты».

На этом день был закончен.

Интересно, что незадолго до этого процесса я участвовал в деле, где судили ревизора за взятку тоже в 200 рублей. Взятка там была доказана, и обвиняемый ее признал. Причем там было прямое сокрытие должностного преступления за эту взятку — растрата многих тысяч рублей. Деяние общественно опасное, безусловно. И что же? Приговор — два года исправительно-трудовых работ по месту работы, то есть просто вычитали проценты из зарплаты. Но это было в Белоруссии, и там не нашлось никаких подспудных мотивов…

Процесс, на котором я должен был выступать 26-го в Ашхабаде, перенесли, и я смог быть у Каспарова, хотя сделать уже ничего не мог. Единственное, что я ему еще посоветовал: в «последнем слове» скажи коротко, что невиновен, что денег не брал, что признаешь себя виновным в подлоге, потому что незаконно приписал в ведомость фамилию Ахмедова из товарищеских побуждений, вот и все. Он же опять вел себя как ненормальный, ей-богу. Хотел кричать о «презумпции», о Сакко и Ванцетти вспоминал. Как на международном процессе. Я видел, что с ним происходит — ну просто окончательно вырубился, — и буквально внушал ему: успокойся и скажи три фразы, только три фразы: «Денег не брал никаких и не требовал. Во взятке невиновен. Прошу судить меня за подлог». Ей-богу, боялся, что он речугу на три часа закатит, еще и о военных преступниках вспомнит — к тому шло. Ведь ясно же, что все у них давно решено, резкими словами можно только их разозлить. А если есть надежда, то лишь на будущее, на нас с вами.