Сергей Антонов - Трудный день

— В каждой, товарищ Ленин, организовали красный уголок, — пользуясь паузой, вставил свое слово Донцов, — что отличает нашу советскую казарму от царской.

Иван Григорьевич в знак того, что это действительно так, кивнул, а Донцов, восприняв это как одобрение, уже вдохновенно, четко и громко продолжал, явно гордясь успехами и делами военкомата, упиваясь возможностью показать и себя:

— Докладываю вам, товарищ Ленин, что наш военкомат, кроме этого, формирует новые полки, а именно: Варшавский красный полк, — чеканил Донцов каждое слово, — Лодзинский красный полк, Краковский красный полк.

Иван Григорьевич, не спускавший глаз с Ленина, улыбнулся, заметив, с каким интересом и удовлетворением слушал Председатель Совета Народных Комиссаров четкий доклад его помощника.

— Дела у вас идут, — сказал радостно Владимир Ильич, — но откуда, если не секрет, берете и, самое главное, будете брать оружие и обмундирование? Это же тысячи шинелей, тысячи сапог, тысячи винтовок.

— Да, товарищ Ленин! Тысячи! — подтвердил Донцов. — Но можем доложить вам, товарищ Ленин, у нас обмундирования хватит!

— Любопытно! — все больше заинтересовываясь, сказал Ленин и подался к Донцову. — Фронт задыхается от нехватки оружия и обмундирования.

— В нашем районе, товарищ Ленин, — с подъемом продолжал Донцов, — дислоцирована большая военно-вещевая фабрика с огромными запасами.

— Ого! — удивился Владимир Ильич. — Так, так… Продолжайте…

— Оружие ремонтируем на механических заводах, которых в районе насчитывается, товарищ Ленин, порядка шести.

Донцов кончил, а Ленин все словно вслушивался в его слова. И вдруг проговорил, недоумевая:

— Феодальные уделы… Местничество…

Как показалось посетителям, Ленин на время ушел в себя. Потом, что-то решив, сказал:

— И это, видно, не только у вас… Так?

Ни Донцов, ни Терентьев не ответили.

— Получается, товарищи, нетерпимое положение… Но, простите! Продолжайте, товарищ Донцов.

Иван Григорьевич и Донцов сразу насторожились, в еще неясной, но уже ощутимой тревоге посмотрели друг на друга. И молчали.

— Простите, товарищ Донцов… Продолжайте, пожалуйста… — напомнил Ленин.

Донцов как-то сразу вдруг утратил свою выправку и подтянутость и уже без прежнего подъема продолжал докладывать о делах военкомата, на которые он еще не мог посмотреть другими глазами.

Едва Донцов кончил, Ленин ударил пальцами по столу:

— Да, действительно получается, товарищи, нетерпимое положение. Не-тер-пи-мое!

Он встал:

— Вдумайтесь, оглянитесь вокруг, товарищи! — в его голосе был призыв, горячее желание, чтобы и слушатели поняли то, что ясно уже многим. — Оторвитесь от своей улицы, своего цеха, своих районных достижений!

Владимир Ильич подошел к посетителям:

— На нас прут со всех сторон, из всех щелей, а вы завод используете только для себя, фабрику — для себя. «Мы и они!» «Свои и чужие!» Нет их, своих и чужих! Есть единое государство, жизнь которого в опасности! Каждый человек, каждая винтовка должны делать общее дело, а вы думаете только о своем районе. Не-ет! — решительно и жестко произнес Ленин. — С местничеством надо кончать, иначе мы слетим!

Ивану Григорьевичу вдруг вспомнился художник.

«И о чем только мы спорим? Очень все ясно, Никита Павлович: задушат, если не отобьемся! Одна забота: больше винтовок фронту, больше патронов, больше людей! Какой уж тут герб!»

И хотя, со слов Никиты Павловича, сама идея герба исходила от Ленина, она казалась сейчас несвоевременной…

Ленин позвонил Свердлову и сказал, что считает необходимым объявить борьбу местничеству.

Позже, когда он с возмущением узнает от Чугурина, что оппозиция питерской части ЦК бережет для «себя», «для Питера» кадры рабочих, умеющих руководить военными операциями, и тысячи рядовых, что Питер может дать фронту, вдесятеро больше, чем дает, Ленин быстро набросает текст телеграммы для передачи по прямому проводу:

«Петроград Смольный Зиновьеву:

Сейчас получились известия, что Алексеев на Кубани, имея до 60 тысяч, идет на нас, осуществляя план соединенного натиска чехословаков, англичан и алексеевских казаков. Ввиду этого и ввиду заявления приехавших сюда питерских рабочих, Каюрова, Чугурина и других, что Питер мог бы дать вдесятеро больше, если бы не оппозиция питерской части Цека, — ввиду этого я категорически и ультимативно настаиваю на прекращении всякой оппозиции и на высылке из Питера вдесятеро большего числа рабочих. Именно таково требование Цека партии.

Категорически предупреждаю, что положение Республики опасное и что питерцы, задерживая посылку рабочих из Питера на чешский флот, возьмут на себя ответственность за возможную гибель всего дела.

Ленин.»

Потом, добавив, чтобы вернули эту бумагу с пометкой, в котором часу она передана в Смольный, отдаст телеграмму для отправки.

То, что в таком масштабе проявилось в дальнейшем, было ясно уже сейчас…

Терентьев притих. «Никита Павлович… Никита Павлович… — мысленно попенял и его и себя. — О чем только мы спорим…»

Владимир Ильич подошел к Ивану Григорьевичу и Донцову, сидевшим в креслах с озабоченным видом, и предложил:

— Вы многое делаете, а должны сделать еще больше. Запасы военно-вещевой фабрики — отдать фронту, нужды района — удовлетворять с помощью мелких предприятий.

— Владимир Ильич… — пытался что-то возразить Донцов.

— Будет, Петя, будет — остановил его Иван Григорьевич.

— Да, товарищ Донцов, — сказал Ленин, — необходимо отдать фронту. Война не на жизнь, а на смерть!

— Есть, товарищ Ленин, — решительно сказал Иван Григорьевич и хотел даже приложить руку к козырьку, но, вспомнив, что он без фуражки, вовремя сдержался.

Каждый день телеграф и газеты на серой бумаге приносили известия одно катастрофичнее другого. Вражеское кольцо вокруг Советской России сжималось все уже и уже.

Немцы свирепствовали на Украине, англичане занимали Север… Часть Сибири, Урал, некоторые волжские города — в руках чехословацких мятежников и белогвардейцев… Что будет завтра, через день, через два?

В своем уютном доме художник мучительно раздумывает над судьбами родины. Читает… Вытащит из шкафа один из томов истории, другой и листает — нет, такого еще не было…

Работая над гербом, в паузах-раздумьях художник рисует плакаты. На плакатах у него изображены свобода в виде красивой женщины в легком полупрозрачном одеянии; удав с несколькими головами, из раскрытых пастей которых устрашающе торчат жала: кровавая гидра империализма…

Художник переставляет из стороны в сторону ватман с рисунком герба, смотрит, поправляет детали, что-то переделывает. И снова смотрит.

«Нет, кажется, все верно…»