Сергей Антонов - Трудный день

На столе перед Лениным и членами правительства лежал рисунок герба Советской республики. Графически он был сделан великолепно: ясно, как-то звонко. Восходящее свежее солнце сияло лучами на ярко-красном фоне. В его лучах — земной шар, а на нем гордо вырисовывались серп и молот. И солнце, и серп с молотом обрамлены снопами хлеба. Но остро отточенный меч, лезвие которого сверкало в лучах солнца, перечеркивал все это. Меч как бы главенствовал над миром.

— Интересно, — сказал Владимир Ильич. — Идея есть… Но вот это?.. — И Ленин, в чем-то усомнившись, машинально взял черный карандаш.

Художник сразу насторожился.

Сколько раз вот так люди, далекие от искусства, но от которых зависела судьба произведения, брали толстый черный или синий карандаш и заносили его над рисунками и плакатами, требуя исправить или перекроить на их собственный доморощенный лад и вкус! Случайно поднятые историей и судьбой наверх, они считали себя непогрешимыми — им виднее, как и что надо делать, что нужно и что не нужно, что хорошо и что плохо.

Но Ленин ведь так не может! Он наверняка хочет что-то поправить к лучшему. Конечно же, меч!

— Владимир Ильич, — опережая Ленина, вмешался художник. — Владимир Ильич, я поспешил: меч должен быть больше и выразительнее! Он должен устрашать!

— Меч? Устрашать? Неужели вам нравится война сама по себе? — Ленин с удивлением посмотрел на художника.

— Что вы, что вы!

Ленин снова стал рассматривать рисунок.

— Идея есть, но зачем же меч? — продолжал Ленин, обращаясь к товарищам, к художнику, как бы рассуждая вместе с ними… — Мы бьемся, мы воюем и будем воевать, пока не закрепим диктатуру пролетариата и не выгоним вон из наших пределов и белогвардейцев и интервентов, но это не значит, что война, военщина, военное насилие будут когда-нибудь главенствовать у нас. Как, Феликс Эдмундович, сменили бы меч на орало?

— Конечно же, дайте только условия.

— Вот, вот, — подхватил Ленин. — Завоевания нам не нужны. Завоевательная политика нам совершенно чужда; мы не нападаем, а отбиваемся, и меч не наша эмблема.

Владимир Ильич посмотрел на стол, словно искал там подтверждения своей мысли, и продолжал развивать ее:

— Социализм восторжествует во всех странах — это несомненно. Братство народов будет провозглашено и осуществлено во всем мире, и меч не наша эмблема… А посему из герба нашего социалистического государства мы должны удалить меч.

И Ленин с черным карандашом в руке наклонился над гербом и решительно перечеркнул великолепно нарисованный меч.

— Но, кажется, — обращаясь к художнику, сказал Ленин, — мы грубо вторглись в сферу искусства. Сколько вы работали над рисунком?

— Много, Владимир Ильич, — ответил Никита Павлович.

— Вот видите! А мы в одну минуту, — и Ленин сделал в воздухе крест. — Плохо? — в упор спросил он художника.

— Нет, нет, Владимир Ильич. Это очень, очень хорошо! — с чувством, которого и не подозревал в себе, проговорил Никита Павлович. — Вы даже не знаете, как это хорошо! Мир без войны!

— Я не знаю? — удивленный, Ленин рассмеялся. — Почему же я не знаю?

— Я не то хотел сказать… — смутился художник. — Трудно себе представить, Владимир Ильич, как было бы чудесно жить в мире, где уничтожена сама возможность насилия и завоевания.

— Чудесно, — подтвердил Ленин и напомнил: — Но есть, насколько мне известно, и другая точка зрения: меч в гербе необходим. Ну что ж, попробуем еще раз переубедить товарищей. Владимир Дмитриевич, — сейчас Ленин говорил уже Бонч-Бруевичу, — вносите вопрос в повестку дня Совнаркома. Посмотрим, обсудим…

Заседание Совета Народных Комиссаров под председательством Ленина после горячих споров утвердило исправленный проект герба. Это было, пожалуй, в один из самых тяжелых и трагических периодов, какие только выпадали на долю Советской власти. И в такое время люди в Кремле выкинули меч из эмблемы! Художнику казалось, что они даже не поняли всей значительности совершенного ими.

Седьмого ноября тысяча девятьсот восемнадцатого года, в первую годовщину революции художник увидел на площадях Москвы, на ее зданиях полотнища с изображением герба Российской Социалистической Федеративной Советской Республики. Мирно светило благодатное солнце, в его лучах рельефно выступали серп и молот, а над ними, между снопами пшеницы, окаймлявшими землю и солнце, сверкала маленькая звездочка, которая светит всем людям труда.

Никита Павлович улыбнулся, вспомнив, как он работал над изображением меча.

В этот день Ленин уже дважды выступал в соседнем районе, был очень утомлен и голоден.

Но ему еще предстояло третье, последнее и, пожалуй, самое трудное выступление — перед рабочими.

По пути на завод Ленину не раз встречались очереди, то молчаливые, то возбужденно-шумные, возле которых шныряли подозрительные личности. Четвертый день не выдавали хлеба, но очереди стояли и стояли…

Откуда-то слева из-за Москвы-реки тянуло дымом и гарью. Видимо, накануне где-нибудь поблизости был пожар. Скорее всего — дело рук провокаторов, которым иногда удавалось поджигать предприятия и склады…

Ленин ехал, а дым не отставал и не отставал от него. Улицы были малолюдны, и эти замершие, казалось, очереди, этот дым и гарь создавали впечатление наступающей катастрофы.

Неподалеку от Москвы-реки Ленин попросил остановить машину и прошел к высокому берегу. Отсюда вся в солнечном свете и резких тенях ему открывалась панорама Москвы. На той стороне, вдали, был виден Кремль с белым столпом Ивана Великого, тускло блестевшим золотой главой. Река была неподвижна.

Ленин сунул руки в карманы пальто, поднял голову и смотрел, все еще чувствуя запах гари и дыма. Огромный город… Голодные люди…

Взглянув на часы, он пошел обратно. Под ноги ему попалось донышко бутылки, и острые зубья торчали кверху. Ленин носком ботинка перевернул донышко и вогнал его в землю, чтобы кто-нибудь не поранился.

Молча сел в автомобиль.

Шофер, объезжая рытвины на мостовой и лужи — недавно прошел дождь, — вел и вел машину, в которой сидел суровый Ленин в темном пальто и кепке.

Дым не отставал.

Очереди попадались все так же часто.

Народ на заводском дворе начал собираться задолго до приезда Ленина. И это не были спокойные, уравновешенные люди… Голод, пожары, дикие слухи, сулившие испытания одно страшнее другого, провокации многочисленных врагов ожесточали даже людей, умудренных жизненным опытом. И многие на заводском дворе были взбудоражены и наэлектризованы до предела. Брось кто спичку — и будет взрыв.

Возбужденно разговаривая, пробивались люди в заводскую столовую, где должен был выступать Ленин.