Сергей Антонов - Трудный день

Вопрос был обращен к Никите, и он хотел уже пожать плечами в ответ, но Ленин повернулся и неизвестно кому сказал:

— Что за власть? Уж не мы ли с вами?

Шофер, все еще приглядывавшийся к мосту, взглянул на Ленина и, точно слова не касались его, стал смотреть на мост, что-то соображая.

«Значит, ко мне», — подумал Никита и хотел сделать вид, что к нему это и подавно не относится, но что-то помешало ему, и он сказал:

— Да уж не знаю. Только мост, как холодец, трясется.

— Ну да, советский, — подсказал Ленин и, опять рассмеявшись, подсел на телегу к Никите. — Значит, говорите, в советское еще не все верят?

Никита кашлянул и в замешательстве проговорил:

— То есть… как сказать… сомневаются, конечно…

— Сомневаются? — переспросил Ленин.

— Сомневаются, — подтвердил Никита.

— Ну, в первый год советской власти сомневаться еще можно. А вот пройдет лет этак пять, десять… «Это советский», — с гордостью будут говорить, то есть лучший, отличный. Да, да. Вы не согласны?

— Я-то? Нет, почему? — ответил Никита, думая: «Поедет или не поедет?»

— Так как, Владимир Ильич? — спросил шофер. — Машину разворачивать?

Никита ждал.

— Придется, товарищ Егоров, объезжать, — сказал Ленин после паузы. — Да, да, объезжать… Настил портить никому не позволено. Ни-ко-му!

— А брод-то далеко? — спросил шофер Никиту.

— Далеко, — ответил Никита.

— Все равно объезжать, — повторил Ленин.

Ленин и шофер сели в автомобиль, поблагодарили Никиту и уехали. Никита Попов долго смотрел вслед удалявшемуся автомобилю.

«Да-а, — думал он. — «Настил портить никому не позволено. Ни-ко-му!» Так не каждый может…»

И теперь уже с восхищением проводил взглядом скрывшийся за пыльной завесой автомобиль.

— Вот какую историю рассказывают в здешних местах, — заключил старый шофер. — Давно уже нет прежнего моста, построен новый. И с тех пор мост на этой реке зовут Советским.

Мы проехали по мосту, он не вздрогнул, не шелохнулся, твердо, незыблемо стоя под напором тяжелых льдин и шумной, бурливой весенней воды.

Совнарком…

Степан Васюков представлял его себе другим: толпы в коридорах, суета — куда-то спешащие мужики, рабочие, красноармейцы и матросы, и над ними густой синий дым, шум, возгласы, окрики… В общем, как на картинке «Смольный в Октябре», которая висит у него дома на стене.

А оказалось совсем не так.

В Совнаркоме было тихо, малолюдно, светло и чисто. Никто никуда не бежал, слышно было, как в какой-то комнате, неподалеку от Васюкова, быстро стучала пишущая машинка. Ее дробный стук прерывался паузами, и, казалось, тот, кто писал, думает о чем-то важном — сейчас решит вопрос и пойдет стучать дальше.

«Порядок у них…» — подумал Васюков.

Не зная, куда деть себя, он притулился у стены. Заметив на своих хромовых праздничных сапогах следы грязи, Степан подумал рассеянно, что дороги в его волости безобразны и не скоро с ними справишься. Грязь же, как клей: очищал, очищал сапоги по приезде в Москву, вытирал у входа в здание Совнаркома, а все равно следы остались…

Постепенно подходил народ. В длинном коридоре Совета Народных Комиссаров становилось многолюдней и шумнее. Несколько оправившись от смущения, Васюков стал разглядывать собравшихся — простые люди, такие же, как и он сам. Тогда Васюков отошел от стены и с деланно независимым видом зашагал по коридору. Председатель волисполкома, он был, как ему казалось, не последним здесь. Что же, у него неплохие дела в волости: кооперативы, кредитное товарищество в Озерках, паровая мельница в Красникове, школы работают. Есть такая, где каждую неделю спектакли ставят. Недавно в том же Красникове поставили… как это… ну где поется: «Павлик, Павлик, занимайся, даром время не теряй…»

Невольно он стал пришедших сравнивать с собой. Все это уже степенные отцы семейства, в сапогах, в рубашках навыпуск… У некоторых — пояса с кистями… Всех их роднила извечная привычка обходиться самым малым: есть в чем ходить — и слава богу! Им и в голову не приходило обращать внимание на свои заплатанные локти, на пуговицы разных цветов и размеров, на ветхость пиджаков.

Он здесь был, пожалуй, самым молодым и боевым и, конечно же, как ему думалось, не хуже, если уж не лучше, других.

И когда мимо Васюкова, явно не разглядев его через очки с дужками, перевязанными нитками, прошел Волков, член правления Муравьевского товарищества соседней волости, Степан не поздоровался с ним, не окликнул.

«Он первым должен».

Дома, в волости, Васюков никогда не здоровался первым, он снисходил до этого только в уезде и губернии, и то лишь встречаясь со своими начальниками. Авторитет его как начальства, здоровайся он первым, отчетливо представлялось Васюкову, но кусочкам, по частичкам должен быть разнесен в этих рукопожатиях, вежливых наклонах головы и других знаках внимания к людям. Какой уж там авторитет, если он начнет всем кланяться направо и налево!

Нет! Так нельзя…

Больше того, вежливость казалась Васюкову до какой-то степени признаком слабости. Он видел, как вежливо здоровались учителя. Поп, этот пережиток проклятого прошлого и классовый враг, учтиво кланяется молодым и старым. Знает, что жила слаба… А чего ему, Васюкову, кланяться каждому встречному, пожимать всем руки? Нет, он свой авторитет не уронит.

«Однако долго…»

Он посмотрел на стенные часы. До начала совещания осталось только четыре минуты. К удивлению примешались беспокойство и волнение. Разговор предстоял о кооперации и об электрификации сельского хозяйства — верных путях в коммунизм. Васюков мог кое-что рассказать о делах в своей волости, и рассказать с гордостью.

Васюков снова посмотрел на часы — оставалось еще три минуты. Потом вдруг подумал, что, быть может, стоит у себя, в волостном Совете, ковры постелить. Все равно в амбаре гниют. Как конфисковали у помещиков, бросили в амбар, так и лежат. Веяло чем-то классово враждебным от этих ковров с за́мками и оленями, с цветами и полуголыми женщинами. Васюков никогда и не вспоминал о коврах. А вот, оказывается, могут пригодиться. Решив, что с ними делать, с коврами, он подумал, что нужно будет Поле — уборщице выдать аршин полотна на фартук, а то ходит в черном, сшитом из какой-то старой юбки…

Вдруг говор и шум стихли, послышались легкое поскрипывание штиблет и голос, мягко выговаривающий букву «р». Степан Васюков быстро обернулся и в двух-трех шагах от себя увидел Ленина. Он шел, разговаривая с высоким, сутулым человеком в очках, в коротком пальто, видно посетителем, которого он провожал из своего кабинета.

Васюков остановился, вслушиваясь.

Ленин представлялся ему немножко выше, ну а вообще — такой, как на портретах… Все правильно!