Сергей Ионин - Если любишь…

Оставалось пройти версту, как вдруг Полинька заметил у берега на камне что-то похожее на человека и в то же время на пень. Пнем это не могло быть, потому что всхлипывало. Когда Полинька подошел поближе, то разобрал в этом непонятном «что-то» девушку в национальной, похожей на пенек, шапке.

— Эй, ты что плачешь? — спросил он, остановившись возле нее. Девушка испуганно зыркнула на Полиньку и хотела убежать, но он удержал ее за рукав. — Стой!

Полинька усадил девушку на камень, сам присел против нее на корточки.

— Что у тебя случилось?.. Да не бойся ты!

— Отпускай меня, ты злая человек…

— Какой же я злой, — улыбнулся Полинька, — видишь, я даже улыбаюсь…

— Все равно отпускай, я боюсь тебя.

— Ха! — изумился Полинька. — Ну и дура!

— Сам дура, мой не дура, мой имя есть.

Девушка, видимо, успокаивалась, но была настороже.

— Слушай, «моя не дура», ты из той деревни? — Полинька показал в сторону, куда шел. — Если оттуда, то мне туда и надо. Хлеба иду купить и кумыса.

Он показал ей бурдюк и мешок.

— Моя теперь там не живет, моя ана выгнал, — сказала девушка и снова заплакала.

— За что выгнал?

— Я замуж не хотел.

— Как не хотел? — изумился Полинька. В его представлении все молодые девушки мечтали выйти замуж.

— Савсем не хотел. Ана говорит: иди Фагит, она богатая, я не хотел, моя Фагит не любит, он злой человек, конь ворует.

— Как мой отец, только мой золото любит, — Полинька расчувствовался. — Так он тебя совсем выгнал, твой отец?

— Не отец, мой нет отец, ана выгнал.

— Мать, что ли?

— Мать! Да, мать! — обрадовалась девушка. — Мой ана хороший, только мы бедная.

— Моя мать тоже хороший человек, отец — зверь, а мать добрая, она б меня не выгнала.

— Ва… ва-ва-ва, — согласно поддакивала новая знакомая.

— Слушай, ты подожди меня здесь, я за хлебом сбегаю и вернусь, а там что-нибудь и придумаем, а?

Девушка поежилась:

— Моя будет здесь сидеть.

Полинька встал и скрылся среди берез, через некоторое время вернулся с охапкой сухих веток. Развели костер, и при свете его парень лучше разглядел девушку. На ней были козловые остроносые сапоги, поношенное малиновое платье, безрукавка, монисто, голова повязана платком. Девушка была красива, очень красива, а может, это Полиньке, не искушенному в девушках, только показалось? Большие черные глаза взглянули на него, и он потупился:

— Как тебя звать-то?

— Айгуль.

— А меня Аполлинарий, Полинька.

— Аполлинарий-Полинька, какой имя смешной, совсем смешной.

Полинька вдруг ощутил всю глубину ее голоса и понял, нет, этого еще никто не понимал сразу, а почувствовал, что Айгуль приобрела над ним власть и что он должен ей, неизвестно по какому закону, беспрекословно подчиняться.

— Зови меня Полинькой, меня мама так зовет, — пробормотал он.

— Полинька, — прошептала Айгуль, — все равно какой смешной имя…

Стало холодать. Полинька все никак не мог оставить Айгуль одну и уйти в деревню. Он смотрел в ее сосредоточенное, заплаканное лицо, искаженное неровными бликами огня, и знал уже наверняка, что не сможет покинуть ее всю жизнь, ощущение, что он сможет для нее что-то сделать, чувство превосходства грубой мужской силы, нужной слабому, — вот что заставляет мужчин любить детей и женщин.

— Айгуль, ты училась где говорить по-русски?

— Отец живая был, мы Челяба жил. Отец дом строил, большой бревно его убил.

«Моего никто убить не может», — подумал Полинька и уже во второй раз сказал, точнее — спросил:

— Айгуль, так я пойду?

— Иди, я один буду.

— Ты, главное, дождись меня, мы что-нибудь придумаем, ей-богу придумаем.

— Моя утром Уфа ходить будет, там брат отец живет, он богатая, моя работать будет, тоже богатая будет.

— Айгуль, — неожиданно пришла Полиньке мысль, — пойдем с нами, я отца уговорю. Дойдешь с нами до Аргаяша, а там посадим тебя на подводу, и поедешь до Челябы, а оттуда на поезде до Уфы, я у отца денег возьму, он даст, — успокаивал себя Полинька. — Идем, а?

— Пойду… С тобой пойду. Ты добрый.

Полинька сбегал еще раз за дровами и, успокоившись, что Айгуль не будет холодно, ушел в деревню.

Башкиры в этих местах жили бедно, хотя вокруг по горам бродили золотоискатели, никто из башкир золотоискательством не занимался. Они не держали и больших табунов, как это делали на равнине, в лесостепной зоне, и хлеба сеяли крайне мало.

Полинька нашел дом сельского старшины, это был единственный добротный дом на всю деревню, остальные представляли из себя глинобитные, похожие на сараи, халупы. Полинька разбудил давно спящих хозяев, купил хлеба и кумыса и назад возвращался бегом, боясь, что Айгуль не дождется, уйдет. Но она ждала его.

Шли краем берега. Задул прохладный ночной ветерок. По озеру пошла рябь, воды сделались угрюмыми. Небо было затянуто клочковатыми тучами. Сладостью оседал на языке запах мореного дерева.

Чем ближе подходили они к месту стоянки золотоискателей, тем больше сомневался Полинька в успехе задуманного им предприятия. Отец — дикий человек, а Иван Иванович и слова не посмеет сказать — боится.

Но Осип не сказал ни слова, он только покосился в сторону девушки страшным при свете костра черным глазом и вновь, не мигая, уставился в ночь. Иван Иванович уже спал, из грота доносились сонные постанывания, всхлипы. Все-таки Смоковников был чувствительным человеком.

Полинька не понимал молчания отца. Он рассказал Рогову-старшему историю Айгуль, подробно описал ее незавидное положение и просил денег, но Осип молчал. В полной тишине просидели они часа полтора, наконец Рогов встал:

— Ладно — спать. Утре видно будет.

В гроте была расстелена кошма, чтоб не простудиться от камня. Для Полиньки отец приготовил место посередине, подальше от холодных стен грота и выгодное еще тем, что укрывались одним тулупом, и его не хватало на троих, одному из лежащих с краю приходилось мерзнуть, обычно это был Иван Иванович.

— Девка пусть ложится на мое место, — угрюмо бросил Рогов-старший и вылез наружу. Вскоре послышался стук топора. «Дрова на ночь готовит», — подумал Полинька, и ему стало грустно и непонятно хорошо — от заботы ли отца о нем, грубой заботы, но ведь отцовской, или от сознания, что Рогов-старший, страшный Осип Рогов, душегуб и лихоимец, — человек.

Полинька уложил Айгуль на свое место, сам лег с краю.

— Какой она страшный, — шептала чуть слышно Айгуль, — какая она страшный.

— Отец?

— Отец твоя.

— Да ты не бойся, Айгуль, видишь, он даже ночевать пошел к костру.

— Се равно страшный… — девушка засыпала.

Полинька никак не мог уснуть, было прохладно, одолевали думы, но постепенно все отошло на второй план, затуманилось в мозгу и…

Проснулся он неожиданно. Снаружи горел костер, было тихо. Айгуль рядом не было. Донесся крик. Полинька выглянул из грота. Место у костра пустовало. И вдруг он все понял. Отец! Гадина! Полинька застонал, ему захотелось умереть, провалиться в тартарары, чтоб не видеть мерзости этой жизни, чтоб никогда не видеть ни отца, ни этого озера, ничего, ничего!