Дафна Дю Морье - Богема [litres]

– Слишком далеко от нас рыцарский век, слишком давно ушел он в небытие, – сказал Чарльз. – Если бы война не уничтожила цвет моего поколения, мы бы его возродили. Теперь поздно. Нас осталось слишком мало.

Невеста в церкви Святого Георгия была в белом с серебром. Когда, откинув вуаль, она спускалась по ступеням паперти, все бросали конфетти. На приеме в Портленд-Плейс были длинные столы со свадебными подарками. Огромные серебряные чайники. Подносы. Абажуры. Новобрачные стояли в конце длинной гостиной и принимали гостей. Перед тем как отправиться в дорогу, новобрачная переоделась в синее платье и набросила на плечи чернобурую лису. «Это тоже свадебный подарок», – сказал кто-то Марии. Новобрачная помахала из окна машины. На ней были новые белые перчатки до локтей. Мария представила себе, как горничная разглаживает их и вместе с замшевым ридикюлем, тоже подарком, подает новобрачной, подумала об оберточной бумаге на полу. Новобрачная улыбается, думая лишь о том, как бы поскорее уехать вместе с мужем…

– Беда в том, – сказал Чарльз, – что Ланселот всегда казался мне несколько посредственным. Как он флиртовал с Джиневрой. Без сомнения, она сама увлекла его и позволила… А вот Парсифаль, он был самым достойным в этой компании. Помните, тот малый, который нашел Святой Грааль?

Мария Делейни… Мария Уиндэм… Достопочтенная миссис Чарльз Уиндэм…

Двенадцать лет назад. Двенадцать лет – большой срок. И беда в том, что она, Мария, такая же посредственность, как Джиневра, а Чарльз по-прежнему остается Парсифалем и все так же стремится отыскать Святой Грааль. Сейчас Парсифаль наверху, в ванной, и пускает воду.

– Ума не приложу, – грустным голосом проговорила Мария, поворачивая кольцо Найэла. – Как я могла бы все изменить, если бы нам было дано вновь прожить эти годы. По крайней мере, я всегда была честна с Чарльзом. Во всем до мелочей.

– Каких мелочей? – спросил Найэл.

Мария не ответила. Да и что могла она ответить?

– Ты говоришь, я хамелеон, – наконец заговорила она. – Вероятно, ты прав. О себе трудно судить. Во всяком случае я никогда не пыталась изображать из себя достойную особу. Я хочу сказать, по-настоящему достойную, как Чарльз. Я изображала из себя кого угодно, но только не это. Я дурная, я безнравственная, лживая, я эгоистична, часто язвительна, порой недобра. Все это мне известно. Я не обманываюсь на свой счет и не приписываю себе ни единой, даже самой пустяковой добродетели. Разве это не говорит в мою пользу? Если я завтра умру, а Бог действительно существует, и я предстану пред ним и скажу: «Сэр» – или как там обращаются к Богу, – «это я, Мария, самая ничтожная из земных тварей», – это будет честно. А ведь честность кое-чего стоит, не так ли?

– Как знать, – сказал Найэл. – Странная она штука. Ведь неизвестно, что Богу по душе, а что нет. Честность он может принять за бахвальство.

– В таком случае я погибла, – сказала Мария.

– Думаю, ты погибла в любом случае, – сказал Найэл.

– Я всегда надеюсь, – сказала Селия, – что любому могут проститься его грехи, ведь каждый, пусть очень давно, но сделал что-то хорошее и забыл об этом. Разве не сказано в Библии: «Всякий, кто даст ребенку чашу холодной воды во имя Мое, будет прощен».

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – сказала Мария с некоторым сомнением, – но не слишком ли это аллегорично? Каждый из нас должен дать людям что-нибудь заменяющее чаши с водой. Чаши – это всего-навсего обыкновенная вежливость. И если это все, что нам следует сделать во имя спасения, то к чему беспокоиться?

– Подумайте о недобрых делах, про которые мы забыли, – сказал Найэл. – Ведь именно за них нам предъявят счет. Иногда я просыпаюсь рано утром и холодею при мысли о том, что я, наверное, сделал, но не могу вспомнить.

– Наверное, тебя научил этому Папа, – сказала Селия. – У Папы была жуткая теория, которая сводилась к тому, что когда мы умираем, то идем в театр, садимся и смотрим, как перед нами вновь разворачивается вся наша жизнь. И ничего не пропущено. Ни одна отвратительная подробность. Мы должны увидеть все.

– Правда? – спросила Мария. – Как похоже на Папу.

– Наверное, это очень забавно, – сказал Найэл. – Некоторые эпизоды моей жизни я бы не прочь увидеть снова.

– Некоторые, – сказала Мария. – Но не все… Как ужасно, когда близится сцена, в которой показывается нечто постыдное, и некто знает, что через несколько минут увидит абсолютно… ну да ладно.

– Все зависит от того, с кем был этот некто, – сказал Найэл. – В театр надо идти одному? Папа не сказал?

– Нет, не сказал, – ответила Селия. – Я думаю, одному. Хотя, возможно, в сопровождении нескольких святых и ангелов. Если там есть ангелы.

– Какая невыносимая скука для ангелов, – сказала Мария. – Хуже, чем быть театральным критиком. Просидеть чью-то бесконечно длинную жизнь с начала до конца.

– Я в этом не уверен, – сказал Найэл. – Не исключено, что подобное зрелище доставляет им удовольствие. Чего доброго, они даже предупреждают друг друга, когда ожидается что-нибудь особенное. «Послушай, старина, сегодня вечером мы увидим нечто потрясающее. В восемь пятнадцать Мария Делейни».

– Какой вздор, – сказала Мария. – Будто святые и ангелы похожи на стариков из провинциального клуба. Они выше того, о чем вы говорите.

– Значит, не стоит и возражать. Они не более чем ряд кукол.

Дверь отворилась, и мы, все трое, приняли застенчивый вид, как делали в детстве, когда в комнату входили взрослые.

Это была Полли. Она просунула голову в полуоткрытую дверь – одна из ее привычек, которая приводила Найэла в ярость. В комнату она никогда не входила.

– Детки просто прелесть, – сказала она. – Сейчас они ужинают в своих кроватках. Хотят, чтобы вы поднялись к ним и пожелали спокойной ночи.

Мы понимали, что это выдумка. Дети прекрасно обошлись бы и без нас. Но Полли желала, чтобы мы их навестили. Увидели их аккуратно расчесанные блестящие волосы, красные и голубые ночные рубашки, которые она купила в «Даниел Нилз» [49] «Даниел Нилз» – большой лондонский магазин преимущественно детской одежды и школьной формы. .

– Хорошо, – сказала Мария. – Мы все равно поднимемся наверх переодеться.

– Я хотела помочь вам выкупать их, – сказала Селия, – но мы заговорились. Я не думала, что уже так поздно.

– Они спрашивали, почему вы не пришли, – сказала Полли. – Не следует надеяться, что тетя Селия будет постоянно бегать за вами, объяснила я. Тетенька Селия любит поговорить с мамочкой и с дядей Найэлом.

Просунутая в комнату голова исчезла. Дверь закрылась. Быстрые шаги застучали по лестнице.

– Хороша затрещина, – сказал Найэл. – В голосе целое море осуждения. Уверен, что она подслушивала под дверью.