Ноэль Хиллиард - Клочок земли

— Ну как наш Берт, как его жизнь молодая? — спросил Чарли. — Наверное, повеселился вчера вечером?

Берт повернулся к нему.

— Точно.

— Ничего себе ты пакетик притащил.

— Представляю, как ты с ним помучился в трамвае, — сказал Дуг.

— Что там такое? Батоны? Оконное стекло?

— Это мои картины. Мне надо сегодня кое-кому их показать.

— Картины? — Дуг теребил концы бечевки, которой был перевязан пакет.

— Фотокопии или еще что?

— Я хочу получить работу в отделе литографии. Они попросили меня показать им какие-нибудь мои работы.

— Ты хочешь сказать, что собираешься уйти от нас?

— Я бы не прочь.

— Желаю тебе счастья, парень. — Чарли потрепал его по плечу. — А я отсидел в этом отделе уже двадцать восемь лет. Мне здесь все до гвоздя знакомо.

— На семь лет больше, чем я, — сказал Дуг.

— В феврале исполнится двадцать девять. Я пришел сюда учеником, мне было тогда шестнадцать. Иногда вспоминаешь прошлое и думаешь — лучше уж мне было оступиться на лестнице, когда я сюда шел, да сломать себе шею.

— Тебя скоро повысят, теперь уже недолго ждать. Чарли.

— Это-то меня и удерживает. Я буду не таким уж стариком, когда уйду на пенсию. Куплю себе птицеферму или что-нибудь такое где-нибудь в Вайрарапе и поселюсь там со своей старухой.

— Смотри держись, не зря ведь говорят, что чем дольше работаешь в типографии, тем тупее становишься. А то возьмешь, да и просадишь все денежки в пивных.

Механизм табельных часов теперь щелкал беспрерывно — в двери входили все новые корректоры и толпились у вешалки, встряхивая плащи.

— Дай хоть разок взглянуть на твои картины, Берт, — попросил Чарли.

Берт боялся этой просьбы, но ему не хотелось и отказывать: ведь картины для того и пишут, чтобы на них смотрели. Если ему не удастся получить работу в отделе литографии, то придется работать с этими людьми, поэтому не следует их обижать. Пока он развязывал пакет, ему пришла на ум цитата из какого-то произведения, где говорилось об ответственности художника: художник может погубить свой талант, если не станет признавать критики.

Он поднял повыше свою самую любимую акварель. На ней изображен был берег реки, глинистый обрыв, справа буковая рощица, а слева лошадь тянет огромный воз сена.

Отступив назад, склонив набок головы и преувеличенно жестикулируя, Дуг и Чарли разглядывали картину.

— По мне, это похоже на фруктовый салат, — сказал Дуг, прищурившись в воображаемый лорнет.

— А может тут неподходящее освещение? — предположил Чарли.

— А что это там — бревно, морковка или человек спит? — Дуг ткнул пальцем в холст. — Редиска или кочан цветной капусты? Но уж слишком велик. А может, это кислая капуста? Вот в этом углу? Ты прямо специалист по овощам, Берт.

— Да ты всех перещеголял, Берт, честное слово.

— Мне нравится такая композиция на фоне основного цвета, — объяснял Берт, чувствуя себя по-дурацки.

— Давай посмотрим другую.

Берт выбрал единственную написанную маслом картину — холст без рамы.

— Что это такое?

— Не пойму, то ли это кактусы, то ли телеграфный столб…

— Да это человек! И у него шевелюра вроде моей.

— А плечи не твои, Чарли.

— Я очень горжусь своими плечами, плечи у меня хоть куда. Сам их развил. — Чарли вздохнул, выпятил грудь и откинул назад голову. — Для моего возраста я неплохо сохранился.

Дуг, подойдя вплотную, разглядывал картину.

— Ну а все-таки, Берт, что он у тебя делает?

— Ну это… выражает идею работы… труда…

— Да неужели? Что-то этого труда не видно. И где это он трудится в такую рань?

— …Видите, как я его слил с окружающим пейзажем? Мне хотелось показать, что человек становится частью земли, когда он обрабатывает землю… вроде как частью природы, но воюет с ней тоже…

— По мне, он вот-вот протянет ноги.

— Похоже, что он напропалую пьет горькую.

— Да, вид у него такой, как у меня, когда я выкурю штук двадцать сигарет.

Берт сопротивлялся.

— Видите ли, великие художники, изображавшие людей в процессе работы, всегда думали прежде всего о человеке, о личности. Я же хочу слить человека с природой. Я считаю… Не нужен мне человек, просто выполняющий свою работу. Я хочу противопоставить его чему-то такому, что остается незыблемым, как бы тяжело человек ни трудился. Видите ли, художники, такие как Милле и Ван Гог…

— Это тот ненормальный тип, который из-за девицы себе ухо отрезал, да? — усмехнулся Дуг. — Жена читала о нем книгу, брала в библиотеке.

— Не вздумай и ты выкинуть такую штуку, Берт, дружище, — посоветовал Чарли. — Представляешь, Дуг, каким он будет без одного уха? Ну и вид!

— Почему бы тебе не изобразить этих своих типов похожими на людей, а, Берт?

— Потому что я не хочу голого натурализма, напротив…

Чарли засмеялся.

— Если тебе нужен натурализм, приходи ко мне на улицу Лайадет и малюй нашу мусорную свалку. Из окна у нас открывается на нее прекрасный вид. Выйди на крыльцо и нюхай, сколько хочешь, пока не впитаешь эту самую атмосферу. А чего стоят мусорные ящики, вот уж драматическое зрелище! Вполне реальное!

Вокруг стола собрались и другие корректоры, каждый старался посмотреть на картины.

— Аукцион открывается в восемь, — выкрикнул Чарли. — Сколько вы предлагаете за эти великолепные подлинники кисти старого мастера?.. — Он небрежно поднял вверх картину, написанную маслом. — Гарантирую подлинность… Пять сотен. Раз! Кто больше? Шесть! — Из застекленной кабины вдруг вышел заведующий, и корректоры бросились к своим столам, а Чарли умолк.

Берт снова завернул картины — щеки у него горели — и небрежно перевязал пакет бечевкой. Он запихнул мокрую бумагу в мусорную корзину и с грустным видом сел за свой стол. К нему подошел заведующий — седые волосы его, все еще мокрые от дождя, были взъерошены, словно шерсть у разозленной дворняги.

— Мистер Сазерленд, я хочу, чтобы вы сегодня к обеду закончили корректуру ежегодника, — сказал он резко. — Типография ее требует, и я уже получил конец сверки. Так что принимайтесь за работу. А то у нас дело затянется до второго пришествия.

Берт смотрел в окно. По улицам внизу громыхали трамваи; автомобили, разбрызгивая лужи и визжа шинами, тормозили у светофоров на людных перекрестках; пешеходы, глядя под ноги, торопливо пересекали улицы, над которыми повисли сплетения звенящих проводов. Силуэты пароходов в порту теперь различались яснее, и сквозь туман он мог разглядеть буксир, двигавшийся по молочно-белому морю. Берт вспомнил о погожих днях, когда солнечные блики играли на волнах и скользящие зайчики расцвечивали борта лайнеров. Как тогда ему хотелось иметь достаточно таланта, чтобы изобразить эту стремительную, изменчивую игру света! И пейзаж вокруг — глубоко задумчивую синеву открытого моря, дома на холме, словно белые морские чайки, и над всем этим высоко в небе легкое перышко облака.