Исаак Фридберг - Арена: Пять новелл о человеческих странностях

Комната была огромна и пуста. Солнечный свет наполнял её, жёлтый и густой, как сливочное масло. Белоснежная постель светилась в этой желтизне, окружённая белым туманным заревом.

Этот яркий овеществлённый свет слепил глаза, Александрас открыл их, и ничего не увидел — ни стен, ни окон, ни потолка… Искрился свет на кончиках ресниц — и только совсем рядом, в пенном кружеве подушек, виднелось лицо Эляны.

Она улыбалась.

Наверно всё это можно было объяснить: и желтизну света, проникавшего в комнату через слюдяной витраж, наклеенный прямо на оконное стекло; и ореол над кроватью, усыпанный новогодними блёстками, словно костюм матадора; и счастье, которое охватило Александраса, едва он открыл глаза… Но зачем?! Он раскрыл глаза, увидел сияющий мир и лицо Эляны — его центр, его магнитный полюс, его праздник!

— Давно не спишь? — прошептал Александрас.

— Давно, — прошептала Эляна.

— Почему не разбудила?

— Ты так хорошо спал… Как ангел…

— Какой из меня ангел… Разве что — грешный… — прошептал Александрас, потянулся к Эляне — скорее обнять, прильнуть, возлюбить — и застонал от боли. Эляна рассмеялась.

— Господи… — простонал Александрас. — На мне живого места нет!..

— На мне тоже! — сказала Эляна. — Это они нас массажировали в бане. Ты хоть помнишь?

— Помню, — сказал Александрас, скрипя зубами от боли, подполз к Эляне и прильнул к ней губами.

— Ты что?!! — рассмеялась Эляна.

— Ничего! — сказал Александрас. — Я, между прочим, в гвардии служил!

Это был хутор, который купила и обжила семья художников. Огромная комната, в которой спали Александрас и Эляна, оказалась бывшим амбаром. Стены бывшего амбара были увешаны разной — нужной и ненужной — всячиной и напоминали музейную экспозицию, составленную сумасшедшим искусствоведом. Здесь и конская сбруя: сёдла, хомуты, подпруги; и бесчисленные эскизы: масло, акварель, гуашь; и почерневшая от времени оловянная посуда; и старые фотографии в ажурных рамках; косы, лопаты, грабли, ружья — и мольберты, мольберты тут и там, вперемешку с гипсовыми слепками.

Компания была большая, удалая. Кто-то заставил весь двор раскрашенными снеговиками, кто-то жарил шашлыки прямо на снегу. Какой-то двухметровый тип с поповской бородой и фигурой культуриста, босой, в одних плавках бегал по двору и обливался из ведра ледяной колодезной водой.

В разгар веселья верхом на лошади прискакал бородач, который приводил Александраса и Эляну в чувство при помощи чудодейственной русской бани — ему, видимо, и принадлежал хутор. К седлу были приторочены две пластмассовые канистры, заполненные под самое горлышко. Шумная братия с рёвом и пением реквизировала канистры.

— Осторожно! — только и успел крикнуть бородач, которого тут же бросили в сугроб.

— В одной бензин! Не перепутайте!

Стон разочарования и бешеный перестук алюминиевых кружек был ему ответом. Они резвились, как дети. Узнав о позавчерашней свадьбе, тут же натянули на Александраса допотопный фрак, отчего Александрас стал напоминать сэра Чарльза С. Чаплина в ранние годы его кинокарьеры; Эляну за отсутствием подвенечного платья обрядили в средневековые рыцарские латы — оказались как раз по размеру — после чего было устроено шутовское венчание, причём тип с поповской бородой низвергал на присутствующих громы и молнии и пел арию варяжского гостя, за неимением другой. В качестве свадебных подарков были вручены две трёхлитровые стеклянные банки: одна с вишнёвым, другая с клубничным вареньем.

Потом Александрас и Эляна катались на своём автомобиле — Эляна сидела за рулём, Александрас учил её ездить. На голове Эляны был рыцарский шлем с птичьим клювом — для безопасности, Александрас не расставался с фраком, который ему очень полюбился. Катались по узкой просёлочной дороге, прорубленной в сугробах бульдозером и похожей на каньон. Эляна всё время путала тормоз с акселератором, машина мягко тыкалась в сугробы; однажды в конце снежного каньона появился колхозный трактор «Беларусь», который, видимо, регулярно приезжал расчищать дорогу. Увидев железную птичью голову за рулём «Жигулей», водитель трактора обезумел, Эляна забыла про тормоза и шла на таран — в последний момент тракторист «врубил» заднюю передачу и стал улепётывать от наседавших на него «Жигулей». Потом «Жигули» забуксовали в колдобине, Александрас вытолкнул их — и Эляна, округлив от страха глаза, вдруг уехала одна, а Александрас, кляня всех святых, помчался следом, столбенея от ужаса — но всё-таки догнал, плюхнулся на ходу в пассажирское кресло и остановил машину ручным тормозом…

Словом!.. Одним словом, голова могла закружиться от калейдоскопа впечатлений — и она закружилась, Эляна положила её на плечо Александраса и закрыла глаза.

— Что?.. — прошептал Александрас.

— Как хорошо жить… — прошептала Эляна. — ЖИТЬ…

— Хорошо жить хорошо! — пошутил Александрас и поймал её губы, прежде чем она успела возмутиться. Потом он начал стаскивать с неё дубленку, свитер, джинсы. Эляна что-то протестующе замычала, но Александрас нажал на рычаги, кресла опрокинулись и…

…и они исчезли из окон автомобиля. «Пустой» автомобиль стоял на просёлочной дороге посреди огромного снежного поля и чуть заметно — словно старый морской волк трубкой — попыхивал выхлопной трубой.

Они задремали ненадолго — тесно обнявшись, пристегнув две дублёнки друг к другу так, что получился спальный мешок.

Когда Эляна открыла глаза, она увидела лошадь. Седая косматая лошадь смотрела на них через лобовое стекло. Раскосые лошадиные глаза светились пониманием и печалью.

Лошадь была впряжена в розвальни. Позади неё стояли ещё два десятка саней — «Жигули» перегородили выезд из снежного каньона, на просёлке образовалась «пробка».

Два десятка возниц, остолбенев от любопытства, прильнули к стёклам «Жигулей».

— Чёрт побери!.. — только и сказал Александрас.

«Литовская ССР» — возвестил пограничный знак, и они поняли, что до дому рукой подать. Машина мчалась по асфальтовому серпантину.

Прошедший день можно было бы принять за сон, если бы на заднем сидении не стояли исключительно вещественные доказательства его реальности — две разноцветные банки с вареньем.

Мелькали в окне километровые столбы, деревья, железнодорожные станции, мосты. Они летели стремительно: так, словно были засняты для кино с замедленной скоростью, а затем выпущены на обычный экран, отчего случайного зрителя осеняет странное чувство испуга и восторга одновременно: нарушен предел реальной скорости на реальной дороге — и тем не менее всё реально, машина мчится, и мчится навстречу машине мир — зритель видит это, введённый кинотрюком в заблуждение, которого не понимает.