Леонид Тишков - Взгляни на дом свой

Возможно, тогда на нашу Землю упал огромный болид или ярчайший метеор. Или ледяная комета, пролетая по своим делам из созвездия Кассиопеи в созвездия Пса, задела земную атмосферу своим хвостом. Многие думали так. Ведь тогда над огородами зажглось удивительное перламутровое зарево, несколько ночей подряд переливалось ночное небо серебряными и золотыми вертикальными лучами, сворачиваясь наподобие сухой берёсты. Северное сиянье у нас, на Урале, красота-то какая! — говорили сонные жители, выходя на улицы, на окраину леса, задрав головы. Но это был всего лишь атомный взрыв, обыкновенный атомный взрыв. Никто из жителей наших мест, да и не наших, не знал тогда, что недалеко от Челябинска взорвался какой-то химкомбинат «Маяк» по обработке радиоактивного топлива. Все жили и работали, как обычно: ходили в лес, собирали обабки, как раз было время опят и груздей. Отец приносил из леса по два ведра еловых, бело-жёлтые, влажные, с нежной опушкой вокруг шляпки. Засаливали в кадушке, клали сверху метёлки укропа, смородиновый лист, накрывали деревянной крышкой, а сверху камень — гнёт. Как раз поспели картошка, морковь, капуста. Правительство нашего государства не предупредило жителей о возможной опасности. Все домашние несли на своих ногах радиоактивную пыль — и она оставалась на ковриках, что лежали при входе в дом. Мне тогда было четыре года, и я был ближе всего к заражённой земле, к тем коврикам, на которых оседала ядовитая пыль. Через месяц пришла зима, всю землю, уличный сор, жухлую траву и пустые грядки засыпало снегом. Снег все шёл и шёл, покрывая поля и ели по самые верхушки, всё кругом стало белым, чистым, пронизанным свежестью. Мать вынесла коврики и дорожки на снег и выбила из них накопившуюся за лето пыль. На снегу отпечатались серые прямоугольники, но ненадолго, снег не останавливался, и всё вокруг опять стало белым, сияющим и чистым. Нам так казалось…

Стронций был невидим, он был везде и остался с нами на долгие годы. Стронций, разлитый в чистоте небес, растворённый дождями, вошёл в землю, проник в деревья и травы, бабочек, муравьёв, в кровь зайцев и лосей. Кто населяет сейчас те края, огороженные от людей, какие организмы? Возможно, животные о трёх головах, драконы и птица Сирин с человеческим лицом, леший с добрыми глазами, муравьи величиной с палец, собирающие самоцветы, как еловые шишки, в свои закрома, только водолазам всё нипочём, они рождаются и живут до самой смерти в скафандрах, предохраняющих от радиоактивного заражения. Так что тот огромный желудок, живущий своей отдельной жизнью, возможно, появился через несколько лет благодаря стронцию, которого стало тогда в достаточном количестве.

Через несколько дней Леонтий на лыжах пришёл по старой лыжне в лес на то самое место, где видел желудок. Теперь там был огромный сугроб, напоминающий своими очертаниями некогда виденный им великий желудок среди снегов. Он подошёл очень близко к сугробу и ткнул его лыжной палкой. Посыпался снег, обвалились края сугроба, под снегом ничего не было, кроме снега, ничего, кроме чистого белого снега. И часто после Леонтий представлял себе, как великий желудок приходит к нему домой, ест с ним еду, играет в карты и шахматы, смотрит телевизор, спит на его кровати.

В карты я научился играть довольно рано, лет в девять. Средний брат Женя с двумя друзьями собирались у нас дома играть в кинга. Им нужен был четвёртый игрок, без него никак, вот они и звали меня. Раздавалось по восемь карт на каждого, не брали «мальчиков» или не брали «девочек», брали или не брали Кинга — короля червей. Играли, собственно, на деньги. Тогда карты считались азартной игрой, советские школьники, играющие в карты, — это самый позор, могли и из школы исключить. И вот в доме учителей, пока они на работе, идет игра в Кинга, слышится над круглым столом, покрытым кружевной скатертью: заказать «бескозырку», «мизер», «девочек» не берём… Теперь уже никогда не собраться всем четверым за круглым столом, только если мы с братом сыграем в «двадцать одно» или «дурака» вдвоём, остальных нет на свете. Но не помню, когда мы с ним играли в карты или шахматы. В шахматы я играл с Лёней Бандуриным, это, конечно, сложно назвать игрой, так, переставляли фигуры. А ещё любили построить из книг пару крепостей друг перед другом, расставить шахматные фигурки за «стеной» и пулять чем-нибудь, пока не порушатся потешные городки, не завалятся фигурки. Простые игры простых детей. Водолазы из пластилина, кораблики из сосновой коры, меч из деревяшки, чтобы рубить крапиву, которая наступала на наш огород, как басурманское войско. Ты входишь в жгучие заросли и рубишь зелёных супостатов, обжигая руки.

На краю огорода, совсем недалеко от воды стояла баня, скатанная из еловых брёвен, покрытая щепой, с небольшим предбанником со старым продавленным креслом, над ним висели сухие берёзовые веники и пучки зверобоя. Леонтий дёрнул скобу тяжёлой двери, пришлось приподнять угол, дверь поддалась, заскрипела, отворилась. Запах берёзовых листьев, горячей смолы, горький воздух, пропитанный паром, вырвался наружу. Леонтий шагнул в сумрак, справа виднелся очаг, сложенный из камней, на нём стоял квадратный металлический бак с водой. На полке в пару сидел бородатый худой голый старик, длинными костлявыми руками он закрывал обвислый живот, обросший седыми волосами, ступни кривых ног у него были огромные, с длинными шишковатыми пальцами, на которых росли, завиваясь улитками, коричневые ногти. Он открыл глаза, приподнял моховые брови и сказал:

— Вот, батюшка пришёл, а то сижу здесь втородня, некому спинку шоркнуть, на-ка вехотку! — и протянул мальчику лыковую мочалку, огромную, растрепанную и совершенно сухую.

Леонтий быстро выскочил из бани, захлопнув за собой дверь. Сердце его бешено колотилось, ноги дрожали от страха. Это ведь банник, самый что ни на есть банник, бабка про него рассказывала, и он побежал между грядками капусты в дом. Из капусты выглядывали любопытные лица детей, из крайнего кочана высунулась тонкая длинная рука, схватила за штанину, да так крепко, что чуть не сдёрнула шаровары. Леонтий развернулся, ударил кулаком по капусте, рука отцепилась, вилок пискнул, съёжился, захлопнув листья. Уже во дворе Леонтий замедлил шаг, оглянулся и посмотрел на баню. Над трубой поднимался белый дымок, маленькое окошко светилось. Бабка шла по меже с полными вёдрами прудовой воды, позвала пить чай с конфетами. Над лесом ещё краснел закат, облака розовыми телесами наваливались на солнце, не давая ему светить в полную силу, за горой было уже темно, холодно, наступал вечер.