Наталья Галкина - Зеленая мартышка

Но пока в сентенции своей Лузин дошел до слов «тебе “Барселону”», Шарабан успел сбежать по дематериализующейся лестнице во двор, хлопнуть дверью и, набрав горсть из сугроба, умыться снегом.

Невесело брел он по Загородному, заметенному, непроходимому. «Если Лузин знает о стольких убийствах и избиениях, если знаю то, что знаю, я, два случайно взятых человека, какова же статистика разгула сил тьмы в городской нашей нынешней жизни?! Господи, упокой невинно убиенных рабов Твоих и даруй им Царствие Небесное». Вечерняя метель лепила ему в лицо, он плакал, прикрываясь ею. Вслед ему хихикнула стайка девиц с, восемь-девок-один-я, всеобщим любимцем парнишкой: надо же, идет здоровенный, плохо одетый, в отстойном прикиде пьянчуга, очкастый, со страшнющим портфелем, плачет, что-то приговаривает, бомжует.

— Интересно, что у него в портфеле?

— Пустая бутылка, недоеденный биг-мак с помойки и грязные кальсоны.

— Пари? Отберем портфель? У меня газовый баллончик есть.

— Ой, да ладно, пошли, холодно, ну его на хрен.

— Сами, что ли, переплетали? — Лузин разглядывал книжку в ситцевом переплете. — И тряпка-то необычная, как тест на дальтонизм.

— Сами, конечно, своеручно. — Шарабан разбирал очередную коробку библиотеки братьев-близнецов, надеясь набрести на продолжение романа или комментарии к нему. — Я не помню тестов на дальтонизм.

— Здрасьте, таблицы Рабкина, разве, когда на права сдают, их не проходят? Какая у тебя на дне коробки толстая книжка. Тоже в самодельном переплете, без заглавия. Открой, посмотри, что это. У меня такого формата «Дон Кихот» есть старинный, однотомный.

— Нет, не могу открыть.

— Что значит — не могу?

— Она склеена.

— Так открой на любой странице.

— Она вся склеена.

И пока Лузин в недоумении вертел книгу в руках, Шарабан открыл свой гипертрофированный портфель, оттуда выудил бритву профессионального севильского цирюльника, — впрочем, опасными бритвами в первой половине двадцатого века все брились на всех широтах.

Аккуратно подцепил он обложку с титульным листом, впрочем, ухватил и авантитул, и первую страницу. Книга открылась.

В середине ее, в сердцевине, в страничной толще, в вырезанном гнезде покоился некий предмет, обернутый в мягкую бумагу.

— По законам детективного жанра, — заметил Лузин, — тут должен быть браунинг. Или бомба.

— Дверь закрой, — сказал Шарабан.

И извлек из гнезда неведомого птенца.

С минуту постояли они, молча глядя на сверток. Потом Шарабан развернул бумагу.

Шевеля губами, как два второгодника, прочитали они надпись на крышке: «Ее императорскому величеству Елисавете Петровне Самодержице всероссийской Государыне всемилостивейшей».

Сдерживая дыхание, Шарабан перевернул табакерку. На донышке, изображавшем обманку-конверт, в середине красовалась обманка-печать цвета сургучного коралла с профильной женской головкой (высокая прическа? паричок?). Печать обведена была надписью: «Девица Лия де Бомон».

— Посмотри, что внутри, — шепнул Лузин.

На внутренней стороне крышки увидели они портрет зеленой мартышки, грустного зверька с золотистыми сверкающими глазами. Лапкой держалась обезьянка за оконную раму, за окном перед деревьями, перед церковкой с колоколенкой по заснеженному пруду вез салазки мужичок-с-ноготок.

На дне табакерки тем же ровным легким почерком старинной эпохи, что и на крышке, художник — по просьбе заказчицы — написал: «Споминай обо мне».

— Кто-то идет, — сказал Лузин. — Клади ее в свой портфель. Книгу проклеенную отдай мне, сожгу в кочегарке у себя во дворе.

— Ты уверен, что мы не должны…

— Уверен. Если спрятал ее старик, так тому и быть.

— Вы для чего закрылись? — спросил из-за двери Кипарский. — Что за новости? Пьете, что ли?

— Случайно, — отвечал Шарабан, распахивая дверь, — хлопнули, шваркнули, задвижка заскочила.

Кипарский подозрительно оглядывал комнату. Ни свеч, ни бутылки.

— Хотите, дыхну? — спросил Лузин.

— Спасибо, не хочу, — ответствовал директор, удаляясь в свой крохотный кабинет.

Откуда промолвил:

— Что еще за «дыхну»? Кто я вам? Постовой? Инспектор ГАИ? Служитель вытрезвителя?

— Ну, уж служитель-то вытрезвителя фиг предложит кому дыхнуть, — произнес Лузин.

— По опыту знаешь? — спросил Шарабан.

— Я теоретик, — отвечал Лузин. — Как по образованию, так и по жизни.

Они вышли на мороз во двор покурить, курили, смотрели друг на друга, два заговорщика.

На следующий день явились они на работу почти одновременно. Кипарский сидел за столом, красный как рак, говорил по телефону, разговор был ему неприятен. Лузин с Шарабаном молча слушали.

— Что значит — вы хотите ознакомиться с библиотекой братьев Р-ских? Мы, собственно, не филиал Публички, где можно с отдельными собраниями книг оптом и в розницу знакомиться. Мы макулатурная точка. Я не обязан никому показывать, что за материалы для переработки вторсырья у нас тут хранятся. Мы сотрудничаем с разными организациями, с секретными, в частности; может, отдельные бумаги представляют собой государственную тайну или ее недостающее звено. Я не могу вам разрешить… Почему вы меня постоянно перебиваете?

— Кто влип-то? — спросил Лузин тихо. — Кипарский или мы?

— Пока никто, — так же тихо ответствовал Шарабан.

— Я могу понять, что вы интересуетесь библиотекой известных антикваров. Вы бы свой интерес проявляли до того, как ее к нам привезли. Взяли бы ее себе, что ли, купили бы; а теперь-то что вы от меня хотите?

— Книгу сжег? — спросил шепотом Шарабан.

— Сжег.

— Никто не видел?

— Никто, я кочегара подменил, он отлучился. Я раньше в той кочегарке сам работал. В гордом одиночестве огню предал предмет. Без свидетелей. А… она где?

— У меня, — Шарабан показал на портфель.

Лузин только головой покачал.

— Никаких ящиков, то есть коробок с книгами, у меня тут нет! — кричал Кипарский. — Все книги разрознены, часть ушла в «Старую книгу», часть упакована в пачки с другими бумагами, приготовленными к отправке. Да зачем вам знать адрес «Старой книги»? Чтобы вы и им звонили, мозги пудрили, как мне? С какой стати мне портить отношения с постоянными клиентами из-за вашей блажи? Я с вами разговариваю нормально. Предельно вежлив. Что значит — вранье? Что значит — проверите? Вы, часом, на учете в психдиспансере не состоите? Да для чего мне вам врать и перед вами изворачиваться? Вы не заедайтесь.

Кипарский швырнул трубку и забегал по конторе, крича:

— Дурдом! Дурдом!

Увидев двух своих сотрудников, сидящих в напряженных позах с прямыми спинами рядом с открытыми и перерытыми ими накануне коробками, он остановился, вгляделся и произнес: