Тони Моррисон - Возлюбленная [litres]

— Я принесла вам фасолевого супу, — сказала я.

— Вряд ли я его проглотить смогу, — отвечала она.

— Попробуйте хоть немножко, — стала я ее уговаривать.

— Нет, он слишком густой. Я точно не проглочу — слишком густой.

— Хотите, я его чуточку водой разбавлю?

— Нет. Унеси. Принеси лучше холодной воды, больше мне ничего не надо.

— Хорошо, мэм. Можно мне вас кое о чем спросить, мэм?

— О чем же, Сэти?

— Что значит «характеристики»?

— Что?

— Слово такое. Характеристики.

— О господи! — Она помотала головой на подушке. — Характеристики — это свойства, черты. Кто тебя научил такому?

— Я слышала, как учитель это слово сказал.

— Принеси мне холодной воды, Сэти. Эта степлилась.

— Да, мэм. Черты?

— Воды, Сэти. Холодной воды.

Я поставила кувшин на поднос рядом с тарелкой супа из белой фасоли и пошла вниз. Потом принесла свежей холодной воды и поддерживала миссис Гарнер голову, пока она пила. Пила она долго — эта опухоль здорово ей мешала. Потом она снова легла на подушку и утерла рот. Похоже, она наконец-то напилась вволю. И вдруг она нахмурилась и говорит мне:

— Знаешь, я никак не могу как следует проснуться. Единственное, чего я хочу все время, — спать.

— Ну так спите, мэм, — сказала я ей. — Я обо всем позабочусь.

Но она не могла успокоиться: а как же это? а как же то? Сказала, что знает, с Халле проблем не будет, но вот ей хочется знать, ладит ли учитель со всеми Полями и Сиксо.

— Да, мэм, — сказала я. — Вроде бы так.

— Они действительно делают то, что он им велит?

— Им и велеть-то ничего не нужно, мэм.

— Хорошо. Это милость божья. Я, конечно, спущусь вниз через денек-другой. Мне просто нужно немного отдохнуть. Вот и доктор еще должен прийти. Завтра ведь, так?

— Вы сказали «черты», мэм?

— Что?

— Черты, свойства, мэм?

— Да. Ну, например, характерной чертой лета является жара. Характеристика — это основная черта, свойство, признак чего-то. Самое для этой вещи естественное.

— А их может быть больше, чем одна?

— Конечно, может, и даже довольно много. Вот тебе, пожалуйста: этот ребенок всегда сосет палец. Это одна из его характеристик, но у него есть и другие. Смотри, держи Билли подальше от Рыжей Коры. Мистер Гарнер никогда не давал ей телиться каждый год. Сэти, ты меня слышишь? Отойди от окна и слушай.

— Да, мэм, я все слышу.

— Попроси моего деверя подняться после ужина наверх.

— Хорошо, мэм.

— Если станешь мыть голову как следует, то и вшей у тебя не будет.

— У меня и нет никаких вшей, мэм!

— Ну, не знаю, а хорошенько вымыть голову тебе не мешало бы! И перестань чесаться. И не говори, что у нас мыло кончилось.

— Нет, что вы, мэм.

— Ну вот и хорошо. Сил у меня больше нет разговоры разговаривать. Ужасно они меня утомляют.

— Хорошо, мэм. Я сейчас уйду.

— И спасибо тебе, Сэти.

— Да что вы, мэм.

Ты была слишком маленькой, чтобы помнить нашу хижину. Твои братья спали под окном. А мы втроем — я, ты и твой папа — у стены. Ночью, после того, как я услышала, зачем учителю нужно было обмерять меня, я никак не могла уснуть. Когда вернулся Халле, я спросила, что он думает насчет этого мужчины, и он сказал, что тут и думать-то нечего. Он ведь белый, разве не так? Но мне хотелось знать, похож он на мистера Гарнера или нет.

— Что ты хочешь этим сказать, Сэти?

— Он и она, — сказала я, — они оба не такие, как те белые, которых я видела раньше, в той большой усадьбе, где жила до Милого Дома.

— Что значит не такие? — спросил он.

— Ну, — сказала я, — они, например, всегда говорят тихо.

— Это не так уж важно, Сэти. Все они говорят одно и то же. Громко или тихо.

— Но мистер Гарнер позволил тебе выкупить мать, — сказала я.

— Да. Позволил.

— Ну?

— Если б он не позволил, она бы вскоре просто упала прямо на горячую плиту у него на кухне.

— И все-таки он позволил! Позволил тебе отработать за нее.

— Угу.

— Проснись, Халле!

— Я не сплю.

— Он мог и «нет» сказать. А он тебе «нет» не сказал.

— Нет, он не отказал мне. Она здесь проработала десять лет. И ты думаешь, она способна была еще десять проработать? Я расплачиваюсь с ним за ее последние годы жизни, а взамен он получил тебя, меня и еще троих наших малышей, что сейчас подрастают. Мне осталось еще год свой долг отрабатывать, всего один год. Но этот учитель говорит, чтобы я эту затею бросил. Говорит, овчинка выделки не стоит. Говорит, лучше мне дополнительно работать прямо здесь, в Милом Доме.

— И он собирается тебе за эту дополнительную работу платить?

— Нет, конечно.

— А как же быть? Сколько тебе еще нужно выплатить?

— Сто двадцать три доллара семьдесят центов.

— Он разве не хочет их получить?

— Ему кое-что другое нужно.

— Что?

— Не знаю. Но что-то нужно. Во всяком случае, он больше не разрешает мне куда-то из Милого Дома уходить. Говорит, на стороне мне платят гроши, а мальчики у нас еще слишком малы.

— Но как же нам добыть деньги, которые ты должен?

— У него, должно быть, есть другой способ получить их.

— Какой другой?

— Не знаю, Сэти.

— Но как? Как же он их получит?

— Это не самый главный вопрос. Есть и поважнее.

— Какой?

Халле приподнялся, повернулся ко мне и нежно коснулся моей щеки костяшками пальцев.

— Главный вопрос в том, кто теперь выкупит тебя? Или меня? Или ее? — Он показал туда, где лежала ты.

— Что?

— Если я буду работать только в Милом Доме и здесь же еще долг отрабатывать, разве у меня останутся еще силы на продажу?

Он повернулся на бок и сразу заснул, а я, хоть и считала, что заснуть не смогу, тоже заснула, но ненадолго. Что-то из сказанного Халле, а может, из того, о чем он умолчал, разбудило меня. Я вдруг села, словно меня кто толкнул, и ты тоже почему-то проснулась и начала плакать. Я тебя взяла на руки и стала укачивать, но места было маловато, и я вышла с тобой на улицу, на воздух. Ходила там взад-вперед, взад-вперед. Вокруг было совершенно темно, только в верхнем окне дома светилась лампа. Миссис Гарнер, должно быть, так и не встала с постели. Я никак не могла выбросить из головы те слова, что, видно, меня и разбудили: «А мальчики у нас еще слишком малы». Да, он так и сказал, из-за этого я и не могла больше уснуть. Мальчики ходили за мной по пятам целыми днями, со мной вместе пололи сорняки, доили коров, собирали хворост для растопки. Но все это — пока. Пока. До поры до времени.

Вот тогда-то мы и должны были бы начать строить планы. Но мы не начали. Не знаю, о чем мы думали — но вопрос, чтобы уехать из Милого Дома, для нас всегда был связан с деньгами. С выплатой долга. С собственным выкупом. О побеге мы тогда не помышляли. Неужели никто из нас об этом не думал? Да и куда бежать? Как? Сиксо первым заговорил об этом — после того, как миссис Гарнер продала Поля Эф, надеясь поправить дела. Она целых два года прожила благодаря тем деньгам, которые выручила от его продажи. Но вот деньги кончились, и она, верно, написала деверю, чтоб приехал и взял бразды правления в свои руки. В Милом Доме было четверо мужчин, но она все-таки считала, что этот учитель и двое его племянников нужны ей, потому что все кругом твердили, она не должна, мол, оставаться одна в окружении негров. Ну, он и приехал — в большой шляпе, в очках, а ящик под козлами битком набит разными бумагами. Он говорил мягко, да смотрел жестко. Избил Поля Эй. Бил не очень сильно и не очень долго, но впервые в Милом Доме кого-то били. Мистер Гарнер этого не позволял. В другой раз я видела, как он развлекался среди тамошних чудесных деревьев — ты таких и не видела никогда. А Сиксо начал внимательно посматривать на небо. Он был единственным, кто выбирался с фермы по ночам; Халле говорил, что так он и узнал про тот поезд [12] Имеется в виду помогавшая неграм-рабам бежать на Север созданная аболиционистами подпольная организация. Подземная железная дорога, представлявшая собой цепь пересадочных станций. .