Рене Баржавель - Дни мира

— Действительно, она получилось чудесной! — сказал с восхищением Кользен. — Но ее автор не я. Ее подготовил Бакст. Он говорил проникновенным голосом, голосом оперного певца, и тот, кто слушал его, невольно вспоминал виденные им когда-то спектакли. Под жакетом, таким же голубым, как его глаза, у него был надет черный жилет с золотыми пуговицами; галстук у него был бледно-зеленым. Он походил на старшего брата Томаса, и по его поведению можно было подумать, что они встретились после долгой разлуки. Он выглядел парижанином более достоверно, чем любой настоящий парижанин, — пожалуй, самую малость утрированно. Но достаточно, чтобы оказаться на обычном уровне, характерном для парижан. Его место в театре казалось очевидным — но только за кулисами. И хотя приехал в Париж из Москвы, он и в Париже оказался на своем месте. Очутись он сейчас в Самарканде или в Жеримадете, он чувствовал бы себя как дома.

Полина молча слушала его, словно зачарованная. Он касался ее кончиками пальцев, словно клавишей рояля, его рука взлетала, потом снова опускалась на ее руку, на плечо. Он говорил, что она легка, как балерина, что она должна танцевать, что пусть зайдет к нему немного позже, и он тогда представит ее Дягилеву… Томас начал злиться. Проходившая мимо них группа молодых людей, говоривших по-русски и громко смеявшихся, окликнула Кользена. Он отвернулся, помахал знакомым, что-то сказал им и исчез.

В фиакре Полина, в восторге от вечера, громко вспоминала наиболее примечательные моменты балета, смеялась и даже пыталась снова аплодировать. Потом она забеспокоилась. Множество людей видело ее вместе с Томасом, отец рано или поздно узнает о ее походе в театр, ей придется что-то придумывать, что-то говорить ему, она скажет, что была с друзьями, а этот юноша… Какой юноша? Ах, этот… Это кузен Иветты, его мать была с нами. Впрочем, отец ничего не скажет, он совсем не такой строгий, как можно подумать, он доверяет ей, он всего лишь заботится, чтобы она не причиняла ему беспокойства… Томас слушал ее, ничего не понимая. Так он мог бы слушать, как поет соловей… Он пересел к ней, и Полина неожиданно замолчала, потому что он коснулся своими губами ее губ. Она задрожала, но он обнял ее, не заботясь о ее туалете; она тоже забыла обо всем…

Он первый раз в жизни целовал женщину, и этой женщиной оказалась Полина… Удивительный жар заставлял плавиться его сердце. Нежные губы под его губами были теплыми, мягкими и одновременно твердыми, влажными, свежими, живыми, словно… Он не знал, с чем их можно сравнить. Ничто в мире не выдерживало сравнения с ними. Целовать их было самым большим, самым волшебным чудом на свете.

Они надолго замерли, обнимая друг друга, прижавшись щекой к щеке, и молчали. Потом она повернулась к нему лицом, чтобы он еще раз поцеловал ее. Дыхание Полины участилось, ее небольшие руки сжали руки Томаса. Он чувствовал охватившее его волнение, и необычный порыв подтолкнул его к необычным поступкам. Его пальцы искали пуговицы, дергали кружева, открывая все новые участки пылающей жаром кожи. Она обхватила его за шею обеими руками, не отрываясь от его губ, и слабо стонала. Внезапно фиакр остановился. Они приехали.

Полина спустилась на землю, с растрепанными волосами, с беспорядочно расстегнутой одеждой, красная и задыхающаяся, и бросилась в сад. Он отъехал, продолжая пылать, словно факел. Ему пришлось снова переодеться, чтобы вернуть фрак, холодный воздух охладил его и привел в чувство.

Он вошел в дом со стороны парка, стараясь, чтобы мать не увидела картонку с фраком, которую он удачно спрятал внизу в салоне. Леон спал на соломе возле камина, и рядом с ним, прижавшись к нему, спала маленькая обезьянка. Он проснулся, посмотрел на проходившего мимо Томаса, подмигнул ему и снова заснул.

Элен не дождалась сына. Она оставила ему в столовой ужин: пару кусочков ветчины, сыр, сваренные вкрутую яйца, салат и хлеб. Томас мгновенно проглотил все, что было на столе, после чего забрался в буфет, где нашел остатки холодного рагу с картофелем. Рагу исчезло так же мгновенно.

Он увидел Полину только через шесть дней, снова в Булонском лесу, и она сообщила ему, что на следующий день уезжает к отцу в Трувиль вместе с гувернанткой. Там она должна провести все лето, и снова увидеться смогут только в сентябре.

Она сказала это с непринужденным видом, очень спокойно, словно забыла волнение, испытанное во время возвращения домой из театра. В то же время, Томас очень хорошо помнил все, и он только с большим трудом удержался, чтобы не обнять Полину.

— Я не смогу так долго не видеть вас, — сказал он. — Это невозможно. Я приеду к вам в Трувиль!.. — Замечательная идея! Мы будем купаться! — Купаться? — Конечно! У вас есть купальный костюм? — Нет… — Ну, купите в Трувиле… Мы займемся этой покупкой вместе… Я выберу его для вас… Это будет так забавно!.. — Конечно, мы так и сделаем, — неуверенно согласился он. Что-то покупать, брать напрокат, путешествовать, снова тратить деньги… Ему и так пришлось в конце месяца одолжить луидор у Леона, чтобы не вызывать опасные подозрения у матери… Как ему удастся съездить в Трувиль?

Он вспомнил невнятный намек на приглашение, сделанное ему кузеном Генри.

— Что вы делаете летом, мой дорогой Томас? — Ну… Я… — Приезжайте на несколько дней в Трувиль… Когда вам будет удобно, вам не нужно даже предупреждать меня, вилла большая, там всегда гостят друзья, они то появляются, то исчезают. Найти ее можно без труда, любой кучер привезет вас куда нужно… Она называется Гринхолл… — О, замечательно… Спасибо… Очень рад… Я, конечно… Летом они в банке работали, как все служащие… Но сообщив мистеру Уиндону о приглашении сэра Генри, он получил у доброжелательного начальства отпуск на два дня, понедельник и вторник 12 и 13 июля. С воскресеньем и праздничным днем 14 июля у него получилось 4 дня для посещения Трувиля, если сесть на поезд вечером в субботу.

Элен пришла в ужас при мысли, что Томас так долго будет находиться вдали от нее. Ведь до сих пор они не расставались. Правда, она понимала, что поддерживать отношения с Генри, то есть, с кузеном Томаса, было весьма важно для него. У него появится возможность встречаться у Генри с дипломатами, банкирами, деловыми людьми. Все известные люди Франции и Англии посещали Трувиль в июле и августе. Приглашенные к Генри Ферре не могли не обратить внимания на подающего надежды молодого человека.

Разлука тревожила и огорчала ее, но Элен была вынуждена согласиться.

Море!

Он распахнул ставни окна своей комнаты и покачнулся от волны света, хлынувшего на него из глубины неба.

Приехав в Трувиль ночью, Томас лег спать, не подходя к окну, и этим утром открыл ставни, не подозревая, какое зрелище ожидает его.