Рене Баржавель - Дни мира

— Что вы хотите? Она опять показала жестом: «Ближе, еще ближе», и стала шептать ему на ухо. Ей не хотелось привлечь внимание гувернантки, разбудив ее. Девушка сказала:

— Мне кажется, я беременна…

Бракосочетание состоялось в церкви Отей. Томас относился к англиканской церкви. Несмотря на нежелание, ему пришлось, перед тем как стать католиком, чтобы иметь возможность жениться на Полине, пройти курс катехизиса, который ревностный викарий заставил его выучить наизусть. Элен, переставшая понимать хоть что-либо в происходящем, даже не смогла выразить протест в связи с этим обращением в иную веру. Но бракосочетание в церкви не могло состояться без этого. Не могло быть и речи, чтобы Полина де Ром, дочь Поля де Рома, сочеталась гражданским браком. Весь Париж тогда воспринял бы этот брак как сожительство. И сочетаться браком в протестантском храме тоже было невозможно. Конечно, велись разговоры то тут, то там, что она выходит за бедняка, но жених был кузеном сэра Генри Ферре и, через кровь Плантагенетов, родственником короля Англии и всех королей Европы. Он был высоким и красивым, а она красивой и хрупкой, и оба юны. Это в значительной мере оправдывало этот безумный союз, позволяя рассматривать его как одно из событий парижской жизни, не имеющее особенного значения, но все же вспыхнувшее ярким огнем в числе других происшествий сезона.

На небольшой центральной площади городка Отей и на соседних улицах припарковалось десятка два автомобилей. Их пассажиры приняли участие в церемонии. Стояла необычно холодная для ноября погода, и водители топтались на месте, чтобы согреться, обсуждая прихоти погоды, принявшегося за старое императора Гийома и суд, оправдавший мадам Штейнхейл. Никто не смог доказать, что она была невиновна или виновна, хотя можно было считать, что она способна совершить то, в чем ее обвиняли. Возможно, занималась проституцией, но такая красивая женщина не могла убить свою мать, а заодно и своего мужа.

Свидетелем со стороны Полины был сэр Генри Ферре, а со стороны Томаса — Леон. Он приехал на небольшой коляске, в которую был запряжен Тридцать первый, и заполнял все пространство в своем экипаже. Когда он в распахнутой медвежьей шубе, в огромном цилиндре на голове и с бородой, закрывавшей грудь, сошел на землю, потрясенные зеваки решили, что это русский боярин или, по меньшей мере, ближайший родственник болгарского царя. Он привязал Тридцать первого к газовому рожку, чмокнул его в морду и посоветовал стоять спокойно. Под шубой на нем был взятый напрокат костюм зеленого бархата, черные брюки и громадный красный галстук, полностью скрывшийся под бородой.

Праздничный обед состоялся в местном ресторане. Поль де Ром заказал великолепное меню, но для узкого круга приглашенных. Присутствовали кроме новобрачных их родители, оба свидетеля и два самых близких друга Поля де Рома и сэра Генри со своими женами, а также два банкира, Виндон и Лабассьер. Подавалось восемь блюд. Вначале — икра и балтийский лосось, а как финал — традиционный торт «Сент-оноре», то есть торт с кремом, украшенный флердоранжем и свежей земляникой, облитой карамелью. Для этого времени он выглядел необычно и весьма утонченно.

Небольшой круглый стол был накрыт в уютном салоне, из которого вынесли диван и частично прикрыли зеркала зелеными растениями. Ирен Лабассьер сидела между новобрачной и ее отцом. Томас не узнал ее, но она его не забыла. Она не затаила на него обиду за поведение на балу у сэра Генри. В своей жизни, до того, как стала супругой банкира, она встречалась с более серьезными проблемами. А этот юноша, как она поняла, был совсем невинным и все еще интересовал ее. Во время обеда ее нога, прикрытая шелковым платьем, несколько раз касалась ноги Томаса, но тот не знал о подобных методах общения и решил, что эти прикосновения были случайными. С другой стороны ее нога коснулась ноги Поля де Рома, и этот контакт не был отклонен. Они хорошо знали друг друга. Сэр Генри оказался рядом с Леоном, так как мужчин собралось за столом больше, чем женщин. Леон, чувствовавший себя весьма непринужденно, потребовал пива вместо шампанского, которое не любил. Выпив огромное количество пива, он принялся рассказывать о животных. Окружающие, и прежде всего женщины, старались не показать, что шокированы запахом лошади. В то же время, сэр Генри с удовольствием услышал, что Леон прекрасно знаком с пони из Коннемары. Леон даже выдал ему несколько практических советов, касающихся выращивания лошадей, и пригласил сэра Генри посетить круглый дом. Со своей стороны, сэр Генри пригласил Леона на рыбалку в Донеголе. Он был очарован необычным общением. Ему давно не встречался столь живописный и эффектный собеседник. Банкир Лабассьер дремал. Он все с большим и большим трудом воспринимал обильные застолья. Элен выглядела черной ледяной глыбой.

Она надела поверх своего самого нового платья гарнитур из кружев с мелкими точками, заказанный ее дедом Джонатаном для своей юной супруги в год ее переезда в Ирландию. Это было изделие из двух кружевных манжет и большого воротника, на изготовление которого ушло два с половиной года работы старой служанки, устраивавшейся или возле окна во время бесконечных белых ночей летом, или возле горевшего в печи торфа, или же возле свечи, осенними вечерами зажигавшейся почти сразу после полудня.

Элен прикрепила к корсажу большую эмалевую брошь с изображением белого единорога на синем фоне. Под вставшим на дыбы животным помещался семейный девиз: «Я ВЕРНУСЬ!», пронесший через века никогда не ослабевавшую надежду Фулька Рыжего после бегства его супруги-феи. Из поколения в поколение эти два слова поддерживали у его потомков неясную ностальгию, неопределенную надежду на возвращение чего-то иного, чего-то легендарного, что должно появиться однажды в волшебном свете Ирландии, спустившись с гор с вечно юным божеством Агнусом Огом; или же оно могло прибыть с моря на судне с разорванными парусами, пронизанными солнцем и туманом.

Для Элен этот девиз принял явный смысл, олицетворявший обещание, данное самой себе для себя и для ее сына: я вернусь на остров, Я ВЕРНУСЬ! Целеустремленность, с которой она добивалась выполнения этого обещания, позволяла надеяться, что никому и ничему не удастся отменить возвращение.

Она сразу же, за несколько жутких минут, поняла, что Томас предавался с этой девушкой акту, который не может оправдать даже замужество. Что девушка была беременна и что сын обязан жениться на ней. Томас! Ее малыш, такой прекрасный, такой чистый… В это невозможно поверить. Но это было правдой. Это не только казалось ей отвратительным, но самым серьезным образом мешало его будущему. Нельзя заводить семью в девятнадцать лет, если собираешься сделать карьеру. Это прекрасно понимал Генри, который до сих пор не женился. Сколько лет было ему? По меньшей мере, лет сорок, может быть, даже сорок пять… Конечно, он должен жениться в ближайшие годы, ведь он единственный сын в семье и обязан обеспечить наследование. Но он не торопился… И был совершенно прав… И Элен подумала о Томасе: «Он должен был подождать, пока я не умру…»