Э Кэнтон - Аврелия

Статуя оставалась хранительницей своей тайны, и все усилия императора и его помощника не помогли им раскрыть то, что боги покрыли вечной тьмой.

— Пойдем прочь, Регул, — сказал обескураженный напрасными поисками Домициан. — Мы ничего не узнаем от богини. Клянусь Юпитером, это странно, это непостижимо. Если бы я сам не видел так ясно ночью богиню, — ведь она приходила, я тебе говорил, — я никогда не поверил бы этому. И вот тебе после всего этого ужасная и не менее вероятная действительность, вот тебе все факты… Но мы скоро все узнаем… Приходи в полдень во дворец. Сюда приведут сынов Давида.

Регул отвесил ему глубокий поклон и обещал быть точным.

Он поспешил уйти. В сердце своем он уносил не то тоску, не то смущение, которые он умел скрыть в присутствии повелителя, но которые дали о себе знать, как только он вышел из дворца и остался один.

На улицах в это время творилось что-то ужасное. Народ уже бродил по городу толпами, народ бушевал и ликовал, привлеченный к бунту прокламациями Антония, который призывал римлян низложить Домициана. Было общее восстание.

Все зловещие крики, весь шум на улицах император относил к себе: он слышал свое имя и понимал общее настроение. Притаившись за окнами, он глядел на улицу.

Перед дворцом целое море голов, а шум растет, ширится, как приближающаяся гроза… Но вот преторианцы, эти самые верные его слуги, которых император сумел привязать к себе щедростью, — вот они ринулись в толпу, прокладывая себе дорогу мечами и копьями. Послышались крики и стоны раненых… Преторианцы рассеяли толпу, покрыв площадь трупами.

Это была поистине зверская расправа с гражданами, это было новым преступлением, которое темным пятном легло на репутацию императора. Довольная усмешка скользнула по губам цезаря: он уже чувствовал в себе силу и уверенность. Вот он вышел с балкона своей галереи, откуда любовался этим зрелищем, и возвратился во внутренние покои.

— Чудесно, — говорил он сам себе. — Дело идет отлично. Счастье улыбается… Эти храбрые солдаты за меня; их мечи сослужат мне хорошую службу. Этак мне и гнева богов бояться нечего…

Прежде чем, однако, описывать дальнейшие события и встречу Домициана с бедными «сынами Давидовыми», которых он должен был допросить в присутствии всего своего двора, мы постараемся объяснить, как Гирзут устроил себе засаду в цоколе статуи Минервы и как он проник туда.

Пока мы еще не знаем, для чего он шпионил за Домицианом, не знаем также, для чего он похитил у него бумаги — письмо и прокламации, — которыми Регул так заботливо снабдил цезаря. А объяснялось это очень просто…

В продолжение всего своего царствования император наводил ужас на подданных своими казнями, которые страшили народ уже не количеством похищенных им жизней, а той изобретательностью, тем равнодушием к мучениям человека, которыми так отличался Домициан. Народ изнывал под тяжестью такого правления, безропотно переносил терзания, но в сердце своем лелеял лишь одну надежду — избавиться от тирана. Заговоры против императора были на каждом шагу, но в большинстве случаев они оканчивались ничем или вследствие слабости организации и недостатка отваги, или благодаря предательству самих же заговорщиков. Главное средство было бы в силе, но сила была на стороне Домициана. Солдаты любили его, и он чувствовал себя в безопасности, хотя могущество римских легионов могло бы показаться и сомнительным: солдаты иногда провозглашали императоров по своему желанию, так как любимых полководцев они ценили неизмеримо выше императоров… Они уже доказали это с Гальбой, Оттоном и Вителием.

В описываемое время тоже были составлены два заговора: один в самом Риме, а другой вне его. Цель их была одна и та же — уничтожение тирании Домициана, но средства и силы далеко не одинаковы. Душой одного из них был Люций Антоний, полководец германской армии, который со своими легионами должен был явиться в Рим и низложить Домициана. Подробности заговора Антония были мало кому известны, но все были глубоко убеждены в том, что скоро его увидят в Риме. Тогда дело выяснилось бы само собой, а пока он скрывался, могли быть лишь предположения. В народе даже думали, что и сенат римский тайно помогает Антонию и что скоро настанет желанный момент перемены власти, которую вручат племянникам Домициана. Об этом Антонии давно уже говорили в Риме, давно уже его воззвания ходили по рукам, а Домициан ничего не подозревал, ничего не чуял о грозившей его трону опасности. Первое известие о заговоре принес ему Палфурий Сура, вся доблесть которого заключалась в том, что он сорвал со стены один экземпляр объявлений Антония и торжественно, как нечто тайное и никому еще не известное, преподнес его цезарю.

Регул в этом отношении был более счастлив благодаря своим подкупам и пронырливости. Он добился того, что завладел целой партией таких прокламаций, донес об этом императору, раскрыл цель заговора и сообщил цезарю имя военачальника, злоумышлявшего против его могущества. Больше Регул ничего не знал, и вот почему все его рассказы о заговоре были неточными и достаточно темными, вот почему он дополнял рассказ своими измышлениями и припутывал к нему ни в чем не повинных христиан.

Второй заговор имел целью заменить Домициана одним почтенным шестидесятипятилетним старцем Нервой, который дважды носил консульское достоинство. Этот заговор возник сейчас же после дакийской войны. Заговорщики вели дело с такой тщательной предосторожностью, с такой заботливостью скрывали свои планы от возможных свидетелей, что Домициан и о нем ровно ничего не подозревал. Императору даже никто не мог сообщить о нем, так как ни Регул, никто другой из пресмыкавшихся вокруг цезаря лиц — никто ничего не знал. И заговорщики терпеливо ждали конца задуманного, решившись в крайнем случае прибегнуть даже к насилию и убийству.

Домициан знал о заговоре лишь то, что Аполлоний Тианский предсказал однажды Нерве трон. Но мало ли было тогда всяких предсказаний! Было совершено человеческое жертвоприношение, и предсказание было прочтено Аполлонием по внутренностям жертвенного ребенка. На самом деле ребенок был принесен в жертву с обоюдного согласия Аполлония и Нервы; они заранее, без сомнения, знали, что им скажут внутренности несчастного ребенка, — короче, гадание было самой простой комедией, обман был совершен лишь для вящего успеха заговора.

Как бы то ни было, но обещанное Нерве высокое звание сильно обеспокоило подозрительного Домициана, и Аполлонию пришлось испытать на себе все неприятные последствия императорской немилости. Но Аполлоний для усыпления подозрительности Домициана изобрел весьма остроумное средство, умело рассчитывая на наивность и простодушие императора: он испросил аудиенцию и торжественно преподнес Домициану какие-то редкости, вывезенные им из дальних стран в одно из своих путешествий. И Домициан успокоился. С этой же целью, чтобы добиться благосклонности Аврелии, этот философ подарил и ей несколько мурринских ваз, вызвавших, как мы видели, столь наивное восхищение молодой девушки.