Э Кэнтон - Аврелия

Таким образом, оба описанных заговора делали, в сущности, положение императора крайне опасным. Хотя он и не видел прямых и явных от того себе опасностей, однако какое-то предчувствие не давало ему покоя, какая-то беспредельная грусть щемила ему сердце.

Гирзут принимал деятельное участие в обоих заговорах. Здесь он дал полный простор своей ненависти к Домициану. С каким-то наслаждением Гирзут окунулся в эту пучину мести, с какой-то жадностью ухватился за проекты заговорщиков. Кто мог им быть полезнее Гирзута? Кто лучше его мог знать все привычки цезаря? Кто лучше его мог видеть и слышать все, что делалось при дворе цезаря, в его галерее? И заговорщики приняли его в свою среду с радостью. Цезарь же смотрел на него слишком снисходительно, видел в нем самого обыкновенного шута и не мог предположить, чтобы этот несчастный урод был для него опасен. Сам же Гирзут был очень серьезен и смышлен для своих лет: он понял всю важность заговоров, а со своей стороны также не мог упустить случая отомстить Домициану за частое упражнение в стрельбе из лука по его рукам.

Гирзут с одинаковой преданностью служил и тому, и другому лагерю, с одинаковым умением помогал заговорщикам в трудных случаях, но вместе с тем ничто не могло заставить его проболтаться одним про других, открыть одним то, что должно и может интересовать только других. Он не мог быть предателем, изменником — и не был им. Все поручения, которые ему давались, он исполнял с точностью и умел хранить тайну заговора как самый опытный и уже искушенный в жизни человек. К общему делу у него примешивался его личный интерес, и он делал все, чтобы быть полезным товарищам и в то же время чтобы скрыть свое двойное участие в заговорах против жизни и благополучия своего сумасбродного благодетеля. Да и был ли Домициан для него «благодетелем»? Гирзуту совсем не было дела до того, откуда придет месть ненавистному императору, — лишь бы пришла, и он усиленно стремился к этой мести по двум причинам, так как это было и выгоднее и удобнее.

Урод давно заметил, что галерея из прозрачных камней была чем-то вроде кабинета, где решались дела наиболее важные и секретные, откуда выходили проекты самые рискованные и по замыслу ужасные и куда Гирзуту как лицу, ничего общего с этими проектами не имеющему, доступ был закрыт навсегда. А между тем его замыслы требовали невидимого присутствия его в галерее и знакомства со всеми подробностями Домициановой политики. Проект стать невидимым свидетелем всех совещаний императора очень понравился Гирзуту, но был не из легких. Гирзут, однако, решил достичь своего. Он обратил внимание на статую Минервы в галерее, и вопрос был решен. Внутри бронзового пьедестала, на котором красовалась богиня, он устроил себе отличное наблюдательное место. Одним словом, дело было сделано, и у Домициана не было от Гирзута никаких тайн, а раз от него не было, то все было известно и заговорщикам.

Но как Гирзуту удалось превозмочь эти непреодолимые на первый взгляд препятствия, которые предстали перед ним во всей своей силе, едва он приступил к плану? Ведь надо было прорыть подземный ход до самой статуи и потом уже утвердиться в колонне, сделав там хоть какое-либо помещение. Да бронза и не поддается сразу. Ведь не восковая же была колонна, а сделана из прочного, крепкого металла. А шум? Как тут быть? Но тут уже начинается тайна, и да простят нам уважаемые читатели, если мы сошлемся на незнание, если и мы не в силах разобраться в искусстве Гирзута и объяснить успех его настойчивой работы. Предположить все можно, но что в том толку? Попробуем, однако.

Возможно, что в те редкие часы, когда Домициан оставлял его в покое, Гирзут скитался по бесконечным царским садам и натыкался на одну из тех пещер, которых было такое изобилие в древнем Риме. Возможно также, что, найдя пещеру, Гирзут или сам повел дальнейшую работу, или воспользовался для этого дешевыми услугами какого-либо ремесленника. Надо было сравнительно немного занять, чтобы купить рабочие руки хотя бы и для такого дела, которое задумал Гирзут, так как слишком мало было людей, преданных государю. Достаточно сказать, что даже внутри его дворца, среди членов его семейства, были лица, ненавидевшие его всей душой.

Таковы предположения. Иначе и не понять, как Гирзут ухитрился очутиться внутри колоссальной бронзовой колонны в тот именно момент, когда Домициан и Регул вели горячий разговор и строили план уничтожения начавшихся в народе брожений.

Теперь поведение Гирзута становится понятным. Получив от Домициана рану и едва успев унять боль, он сейчас же бросился в подземелье и проник в засаду. Он знал, понятно, что и Домициан и Регул никуда не уйдут, кроме знаменитой галереи. Здесь-то они и услышали шум, который привел их в такое беспокойство. Всегда аккуратный и не в меру осторожный, Гирзут на этот раз чуть-чуть себя не выдал: заползши в свое гнездо, он заворочался, а это могло очень дорого ему стоить. Нисколько, однако, не смутившись, он выждал и узнал, что заговор Люция Антония, его дорогое детище, открыт. Вот причина, заставившая его потом выйти из засады и похитить бумаги, так небрежно брошенные на треножник Домицианом.

Из руки Гирзута сочилась кровь, но думать о ней ему и времени не было: все было поставлено на карту. Вот происхождение тех кровяных пятен, которые остались на треножнике и совсем смутили Домициана.

Завладев бумагами, Гирзут прежде всего отослал воззвание Антония в известную ему книжную лавку с приказанием немедленно снять с него копии и в течение ночи распространить их в народе.

В то же время он отправил в Германию курьера с шифрованным письмом приблизительно такого содержания:

«Мизитий подкуплен. Прокламации доставлены Регулом императору. Один экземпляр у него похищен, и Гальбуна, ваш союзник, снял с него копии в своей лавке. Несмотря ни на что, воззвание ночью будет разбросано по городу. Препятствий больше нет. Поднимайте ваше знамя и идите в Рим: здесь вас ждут. Прощайте».

Наконец Гургес, самое имя которого должно уже произноситься теперь с некоторым почтением благодаря новой его должности — носителя жезла Либитина, — этот Гургес вдруг был разбужен среди безмятежного сна тремя резкими ударами в дверь его жилища. Один из прислуживавших ему могильщиков открыл ее, и какой-то неизвестный потребовал, чтобы Гургеса разбудили для одного весьма важного дела. Тот быстро вскочил с постели, но едва увидел незнакомца, как физиономия его сейчас же выразила не особенное удовольствие от этого ночного, таинственного посещения.

— Ты друг великой весталки? — спросил резво незнакомец.

— Да, — самодовольно ответил Гургес. — Имею удовольствие быть другом столь уважаемой особы…