Э Кэнтон - Аврелия

Первое чувство боли заставило Мизития и Геллию прийти в себя. Оба они были во власти чужих людей, оба чувствовали, что никакие мольбы, никакие просьбы не могут вырвать их из рук окружавших их зверей. Однако мольбы их были столь трогательны; их юность, слезы и красота Геллии внушали столь много сострадания, что великий жрец Гельвеций Агриппа стал уже умолять Регула о пощаде. Это был единственный «человек». Марк Регул бросил на него довольно гневный взгляд, а прочие жрецы требовали именем императора полной пытки, требовали пренебречь всем, лишь бы собрать доказательства.

Мизитий клялся, что ни в чем не виноват, и ссылался на записку Регула, которой тот не может не признать.

— На что ты жалуешься? — говорил предатель. — Это к делу совсем не относится. Антоний ни при чем… Дело идет о весталке и Метелле, которым ты помогал в их связи…

— Это ложь! — кричал несчастный. — Это ложь! Я ничего не знаю!

— Сейчас увидим! — был ответ Регула.

— Я гражданин! — кричал Мизитий. — Геллия — жена моя! Вы не смеете подвергать нас пыткам… По праву римского гражданина!..

Живи они в республике во времена Цицерона, когда уважались личные права римских граждан, они были бы спасены, но в век Тивериев, Неронов и Домицианов права эти были пустым звуком, и ничто не могло их избавить от жестокостей тирана и его приспешников. Неужели не достаточно Домициан обагрил свои руки кровью знаменитых граждан, чтобы требования какого-то флейтиста заставили опуститься руки палачей!

Равин и его помощник приступили к работе.

Вдруг раздались их голоса…

— Мизитий, милый!

— Бедная Геллия! Я погубил тебя, я погубил тебя!.. — повторял Мизитий, который, казалось, чувствовал только страдания своей бедной жены.

— Мизитий, милый Мизитий! — стонала Геллия. — В тебе моя жизнь и мое счастье!..

Потеряв всякую надежду на спасение, Геллия начинала выказывать удивительную твердость духа.

— Признавайтесь! — кричали им жрецы. — Признавайтесь, что вы знаете! Тогда перестанут…

— Изверги, чудовища! — простонала в мучениях Геллия. — Делайте со мной, что хотите! Я ничего не знаю! Ох! сломали ноги! Звери! Я не буду лгать! Я ничего не знаю.

Мучитель удвоил свои старания, и несчастная женщина крикнула нечеловеческим голосом… Мужество не покидало ее.

— Я не знаю… Мать… Нет… Звери… Я не могу… преступницей…

Несмотря на свои страдания, Мизитий находил силы утешать жену. Вот он пытается подняться, хочет разорвать ремни, но все напрасно. Ему не освободить жену…

— Послушайте, — кричит он голосом, который способен был тронуть статую, — Геллия не знает ничего… Я призываю богов… Прекратите… Я один получал письма…

— Что в них было?

— Я не читал, не знаю…

— Кто их передавал весталке?

— Неизвестный…

— Ты еще знаешь что-нибудь?

— Нет. Клянусь вам… Пощадите Геллию… Она…

Новый удар падает на спину Мизития, новый раздирающий душу крик оглашает пещеру.

Равин удивлен стойкостью жалкого флейтиста, а еще более поражен мужеством слабой женщины. Он уже не смеется… Он истощил все свои усилия, он сам в ужасе…

Гельвеций все еще бесполезно молит Регула пощадить несчастных супругов; палачи по-прежнему продолжают свою работу. Вскоре тело Мизития представляло какой-то окровавленный кусок мяса, а ноги Геллии были какими-то кровяными мешками, наполненными обломками раздробленных костей.

Палачи выбились из сил, а признания так и не добились. Надо было применять иные способы, надо выбирать другие орудия. Неужели нельзя Мизития заставить говорить, неужели даже физические страдания честного человека не могут заставить солгать, признаться в несуществующем? Нет, все тщетно.

Вдруг Гельвеций Агриппа падает. Кинулись к нему — он мертв. Жрец не выдержал вида страданий человека, не мог перенести этого ужасного зрелища. Он вскрикнул и упал.

Новый труп, жреца, только усилил ревность палачей. Они изобретали самые невероятные мучения, но умирающие супруги оставляли все вопросы Регула и других жрецов без ответа. Мизитий и жена его что-то говорили, их губы шевелились, но если прислушаться, то это были лишь мольбы, мольбы и мольбы. Палачи едва различали их слова.

Но вот Мизитий напряг последние усилия, говорит уже еле слышным, хрипящим голосом:

— Спасите!.. Геллия… — Речь его слабела все более и более. — Я хочу… могу… сказ…

— Мизитий! — с силой могла крикнуть бедная Геллия.

Силы ее покидали, и голоса почти не было слышно.

— Не лги… — у нее хватило мужества подбодрить мужа. — Они… звери… Ты меня… не спасешь… Умираю… Прощай… милый…

— Мертвая! — произнес жрец.

Мизитий крикнул в последний раз и, к великому огорчению мучителей, остался недвижим. Он тоже умер.

Равин был счастлив: четыре трупа были в его пещере.

Регул и жрецы отправились доносить Домициану о дознании, о добытых фактах для обвинения Корнелии.

— Спаси весталку, спаси! Ее осудили! Ее уже ведут на казнь! Она погибнет, спаси!..

С такими словами вбежали к епископу Клименту две женщины, в слезах, растерянные и задыхавшиеся. Епископ в это время молился в отдаленном уголке своего скромного жилища. Старик стоял у подножия распятия и, глядя на святое изображение Спасителя, думал о тщете жизни, о суете мира, о грехах.

— Спаси Корнелию! — говорила торопясь первая из женщин, обнимая колени престарелого епископа. — Она — моя вторая мать… Спаси ее.

Это говорила Аврелия. Другая женщина была Цецилия.

— Все в руках Божьих! — сказал Климент. — Поднимитесь, встаньте… Что такое? Неужели это гнусное дело должно совершиться?

Старик уже предчувствовал, что день несчастья весталки недалек, что он скоро услышит о ее осуждении. Он не был удивлен известием: наступило время показать людям веление Божье, исполнить обещанное.

— Она в руках жрецов!.. Они только что схватили ее, у меня отняли! — воскликнула Аврелия. — Они не вняли моей мольбе… Я им сказала, что я племянница императора… И это не помогло… Я должна подчиняться приказаниям Домициана. Только ты и можешь спасти Корнелию!.. Я просила самого Домициана, но он отклонил мои просьбы…

Убитая горем девушка залилась слезами.

— Это ужасно! Это жестоко! — говорила не менее взволнованная Цецилия.

— Как это произошло? — спрашивал Климент. — Я должен все знать. Ничего не скрывайте, говорите…

— Отец мой! — начала Цецилия. — Мы не покидали великую весталку, все время были с ней. Мы знали, что все это произойдет. Вчера наши предчувствия заставили нас всю ночь пробыть у нее. Я ей говорила о тебе, отец, о нашем Боге… Она не верит, считает надежды напрасными… Она говорила, что ты не в силах вырвать ее из могилы, если она попадет туда. Я старалась побороть в ней это отчаяние, читала ей священные книги. Моя милая госпожа говорила ей о своем могуществе. Она ведь племянница императора.