Э Кэнтон - Аврелия

Она почувствовала, что должна открыть глаза, что кто-то на нее смотрит… Аврелия боролась с этим чувством, силилась крепче сжать свои веки, но наконец глаза ее открылись почти сами собой… Перед ней стояла молодая женщина, которая с любовью глядела на Аврелию, не смея нарушить ее покой…

Аврелия испустила крик радости, вскочила с кровати, бросилась обнимать эту женщину, явившуюся к ней в самый трудный момент подобно какой-то милостивой богине…

Это была Цецилия.

Великая весталка над многим задумывалась. После встречи ее с Климентом в доме Аврелии она не могла забыть сострадания епископа, когда она подверглась позорному наказанию благодаря стараниям Гельвеция Агриппы, и нежные слова епископа, его ласковый взгляд глубоко запали в сердце бедной девушки. Она чувствовала в себе непреодолимое желание ближе познакомиться с неизвестной ей религией, о которой она могла судить уже по отношениям к ней христиан и самого епископа.

Девственность и у них считалась одной из первых добродетелей; Климент несколько раз писал ей об этом, называя имена христианских девушек, отказавшихся от супружества и оставшихся вечными невестами своего Жениха. Она не понимала смысла этого выражения, оставившего в ее уме какое-то смятение, и ждала разъяснений.

Кто, кроме Цецилии, мог бы рассеять ее сомнения, кто, кроме нее, сумел бы удовлетворить настойчивым требованиям ее сердца?… Несколько разговоров с Цецилией наполнили ее душу удивлением и открыли ей новые горизонты.

В один из таких разговоров они беседовали о девственности. Весталка жаждала от нее объяснений различия между ней и христианской девственницей, решившейся на безбрачие и исполнявшей тот же обет во славу Христа. В чем здесь разница, она не понимала.

— Христос требует, — говорила ей Цецилия, — чтобы девушка во всем и всецело исполняла раз данное обещание. Недостаточно одной телесной целомудренности, надо, чтобы и душа и помыслы отличались той же чистотой и невинностью…

Корнелия хранила молчание и в словах Цецилии чувствовала осуждение себе, своим тайным мыслям…

— Значит, — вслух рассуждала Корнелия, — нельзя насильно заставлять хранить девственность? Нельзя требовать, если нет желания?…

— Господь поддерживает, помогает, — объяснила ей Цецилия.

— Весталки не знают такого утешения души, у них ничего не остается, кроме жалоб на судьбу, сожаления о потерянной юности… Разве они потом не проклинают этих силой навязанных им обязанностей? — прибавила Корнелия.

— Да, — ответила Цецилия, — в этом и разница. Наши девственницы добровольно исполняют обеты девственности, а весталки нет, но и они могут найти утешение для трудного окончания своих подневольных обязанностей…

— Любопытно знать, — с иронией произнесла весталка, — как я могу быть счастлива, если христианка так говорит?… Докажи мне… Я нехристианка и не обладаю вашими добродетелями…

Обе женщины не совсем понимали друг друга. Корнелия, говоря про свое несчастье, думала о Метелле Целере, думала о своем печальном положении девственницы поневоле и о том конце, который ждет каждую служительницу храма Весты, если она нарушит обет… Цецилия рассуждала иначе. Она видела все несчастье весталки в отсутствии утешения и хотела показать ей, что обеты везде и всегда сопровождаются одними и теми же обязанностями и что хорошая и честная жизнь сама по себе даст ей спасение души.

Весталка была убеждена, что Цецилия не вполне представляет себе ее жизнь; она должна была поведать ей об этом, убедить, что в чувствах, которые одолели весталку, она не виновата.

— Ты узнаешь от меня все мое горе и тогда скажешь, виновата я или нет. Я ненавижу закон наш, я презираю жрецов, — закончила с гневом Корнелия и начала рассказывать свою жизнь.

Рассказ был длинен и занимателен. Цецилия с вниманием слушала свою собеседницу, а та с увлечением изливала перед ней свою душу. Обе так увлеклись, что совершенно не заметили, как портьера, заменявшая дверь, медленно отодвинулась и в комнате появился почтенный старец. Их разговор привлек его внимание, и он остановился, молчаливый и неподвижный.

Корнелия в это время сообщала подробности наказания за нарушение девственности — закапывания в землю…

— А я? — с горечью в голосе говорила она. — Что со мной будет? Метелл в изгнании и, вероятно, уже убит… Почему я не получаю более от него известий? У меня душа изныла… А негодный Регул станет теперь до меня добираться… — Дорогая Цецилия! — продолжала она. — На меня надвигается гроза. Я дрожу вся от ужаса, когда подумаю, что и меня ждет та же участь — умереть в могиле… Меня живую закопают… А оттуда уже возврата нет… Великие боги! Кто спасет меня от этой ужасной казни? Кто меня вырвет из когтей смерти?…

— Я! — раздался твердый и спокойный голос вошедшего старца.

Обе женщины обернулись и от удивления вскрикнули: они узнали христианского епископа Климента.

— Ты здесь? У меня? — с беспокойством спрашивала растерянная Корнелия. — Зачем ты здесь?

— Я пришел по важному делу, — отвечал Климент. — В моих руках ответ на все твои вопросы, которые ты задавала этой женщине, — он указал на Цецилию. — Позволишь мне остаться и поговорить с тобой серьезно?

Весталка сделала какой-то безразличный жест, но, подумав, указала Клименту на ближайший стул.

— Дочь моя! — обратился старец к Цецилии. — Оставь нас. Я докончу начатое тобой дело и постараюсь ответить на вопросы, которые предлагались тебе.

Цецилия послушно простилась с весталкой, склонила свою голову перед епископом и ушла.

Корнелия и Климент остались одни.

— Что с тобой, Регул? — испуганно спрашивал Домициан своего любимца, заметив его нервный взгляд и некоторый беспорядок в его одежде. — Что с тобой?

— Пустяки, государь! На форуме меня задержали эти противные рабы; они сегодня гуляют… Маленькая неприятность, пустяки, — повторил Регул. — Я принес цезарю новость: Метелл Целер завтра будет в Риме.

— У тебя есть свидетели для обвинения? — живо спросил его император, видимо заинтересованный этой новостью.

— Трое, государь… А их показания не оставят уже никаких сомнений в интимных отношениях Метелла и весталки. Первый и главный — это Мизитий, который, как известно, переписывался с Люцием Антонием и должен был передать весталке письмо Метелла. Ты его читаешь. Потом Геллия, жена Мизития, и наконец Палестрион, раб твоей племянницы Аврелии.

— Они уже признались тебе?

— Нет, еще не признались, — ответил с гадкой усмешкой Регул. — Но у меня есть на то Равин. Он удивительный мастер! Кого хочешь заставит говорить.