Э Кэнтон - Аврелия

Они повернули, вошли в переулок, который для Гургеса был якорем спасения, и удалявшиеся шаги их скоро смолкли в тиши ночи.

Гургес вышел из засады.

— Трусы! — крикнул он в сторону удалившейся стражи. — Вот вздор! Мертвые встают! Трусы! Я сколько ночей провел на кладбищах, видел бы… Я это говорю про настоящих мертвецов; а весталка, думаю, жива еще, как жив Гургес, — прибавил он серьезно. — Спасать весталку! Епископ подумает, то я нарушил слово, что не иду… Вперед! Я объясню ему, почему я запоздал. Счастливого пути, милейший цербер! Надо полагать, что мы с тобой сегодня более не встретимся.

И Гургес, подняв все свои инструменты, — он взял с собой лопату, молот и лестницу, быстро зашагал по направлению к Коллинским воротам. Несмотря на тяжелый багаж, несмотря на окружавшую его тьму, которая мешала ему замечать пригорки и ямы, он скоро очутился на назначенном месте и извинялся уже пред Климентом за опоздание, рассказывая про свои приключения со стражей.

— Вот видишь ли, сын мой, — с улыбкой сказал ему епископ, — Господь нам помогает. Будем надеяться, что это не последний знак Его милости… Но что ты делаешь, Гургес?

Они находились на месте погребения весталки, стояли над склепом… Гургес колотил молотом по каменным глыбам склепа, осколки летели в стороны, а шум разносился далеко кругом, эхом откликаясь по окрестностям. Гургес припадал к земле, прикладывал ухо к камням и внимательно слушал.

— Что ты делаешь? — повторил Климент, видя, что Гургес не отвечает.

Тот приподнялся немного и глядел на епископа глазами, полными разочарования и беспредельной грусти.

— Это нужно! — произнес он. — Надо предупредить весталку, что мы здесь… Но я ничего не слышу, решительно ничего… Ни одного звука, ни движения… Она умерла! Ох!..

И Гургес снова принялся за лопату.

Он с какой-то яростью рыл землю, не обращая внимания на слова Климента.

Епископ оставил его: ничем нельзя было остановить Гургеса. Пусть сам он поймет слабость человека перед всесилием Божьим. Лопата Гургеса ничего, понятно, не сделает с плотно утоптанной землей, которую сыпали сюда трое крепких и сильных рабов, и все усилия его разобьются скоро перед этой твердой массой… Сначала руки его работали быстро, образовалась даже порядочная яма, но когда он увидел, что в сравнении с трудом и временем сделано очень и очень немного, он убедился, что одной лопаты мало, что один он дело не сделает. Он уже утомился, но, не желая признать себя побежденным, продолжал выбрасывать землю, которая летела над его головой и падала… Он работал руками, ногами, лопатой — всем сразу, чтобы как-нибудь добраться до того отверстия в склепе, где лежала, может быть, уже умиравшая девушка. Ее надо было спасти… Но с каждым движением, с каждым ударом лопаты Гургес убеждался в своем бессилии. Равин сделал свое дело отлично! Гургес уже сам наполовину зарылся в землю, и наконец руки его опустились, заступ выпал; он издал крик, в котором выразилась вся его печаль, все бессилие… Надежда была потеряна… В то же время какой-то другой голос ответил тем же криком отчаяния и печали…

Гургес поднял голову и взглянул на епископа: Климент стоял, устремив глаза в небо и простирая руки над убежищем несчастной весталки… Он был освещен невидимым светом, который окружал его голову каким-то ореолом… В этот же момент Гургес почувствовал, что каменные стены раздались в стороны, земля под ногами осела, и перед ним образовался проход… Движимый той же невидимой силой, которая свершила чудо, Гургес упал внутрь могилы…

Когда он поднялся и огляделся, Климент уже стоял около него.

Чудесный свет исчез, а во тьме могилы мелькало лишь слабое пламя лампы, оставленной весталке ее мучителями.

Гургес с трудом мог разобраться в своих ощущениях: он был подавлен. Вот он заметил весталку, недвижимо лежавшую на своем ложе… Он бросился к ней, прикоснулся дрожащими руками к ее руке и со слезами упал к ногам епископа.

— Она умерла! — неудержимо рыдал Гургес. — Она холодная!..

С улыбкой поглядел епископ на Гургеса, который не верил еще в возможность спасения весталки.

— Неужели ты станешь еще сомневаться после того, что видел? — спросил Климент.

В руках епископа был сосуд и хлеб.

— Сын мой! — прибавил он. — Божье дело сделано, теперь мы сами уже должны действовать, начать дело человеческое.

Весталка была в глубоком обмороке. Сердце ее почти не билось, она казалась совсем бездыханной, и немудрено, что Гургес счел ее уже похолодевшим трупом. За тридцать с лишним часов кожа ее так похолодела, что разгоряченный Гургес, естественно, принял ее за покойника.

Климент подошел к ней, немного раскрыл рот и влил туда несколько капель принесенного им напитка. Это была какая-то живительная влага, которая сейчас же распространила по всему телу весталки теплоту. Несколько едва заметных движений убедили Гургеса, что перед ним не труп, а живой человек.

Климент снова влил в рот весталки несколько капель жидкости, и весталка слегка вздохнула, но все еще оставалась почти недвижимой. Епископ отыскал молоко (заживо погребенным полагалось небольшое количество хлеба, воды и молока), намочил в нем кусочек хлеба и положил на ладонь весталки. Корнелия инстинктивно положила хлеб себе в рот, так же инстинктивно разжевала и с жадностью проглотила. Это епископ повторил несколько раз. Климент стоял перед весталкой на коленях и не сводил с нее глаз, а Гургес дивился, замерев, и плакал — то был единственный признак проявления жизни, так как и он выглядел каким-то изваянием, а не человеком.

Вот весталка глубоко вздохнула, приподнялась немного, открыла глаза и провела рукой по лицу…

— Где я?

Но сейчас же снова упала… Она громко вскрикнула… Это был крик ужаса, крик отчаяния, так как при взгляде на горевшую лампу она убедилась, что находится в той же пещере, в той могиле, где должна умереть.

— Ты спасена… — произнес тихо Климент. — Ты спасена, Корнелия! — Он коснулся ее руки.

— Кто ты? — спросила весталка, совсем не узнавая епископа. — Зачем ты здесь? Как ты сюда попал?

— Не помнишь ли ты человека, который обещал спасти тебя из недр земли?… Я пришел…

— Епископ! — воскликнула Корнелия и, поднявшись, бросилась в слезах к ногам Климента.

Она не могла говорить, не могла произнести больше ни слова, можно было лишь слышать ее рыдания и видеть конвульсивные вздрагивания ее измученного тела.

— Ты спасена, — говорил епископ, пытаясь поднять бедную девушку. — Надо уходить отсюда… Вот этот человек, — он взглянул на Гургеса, — проводит тебя в такое место, где враги тебя не найдут… Сын мой! — обратился он к нему. — Приготовь лестницу. Кончай Божье дело!.. Твоя предусмотрительность поможет нам…