Альбер Камю - Бунтующий человек. Падение. Изгнание и царство. Записные книжки (1951—1959)

Наконец все они оказались в маленькой раздевалке справа от входа: это были открытые кабинки, отделенные друг от друга белыми деревянными перегородками, по обе стороны от которых стояли маленькие шкафчики, запиравшиеся на ключ; в последней кабинке, в углу между стенами ангара устроили душевую, а сточный желоб вырыли прямо в утоптанной земле. В центре ангара, напротив рабочих мест, можно было увидеть большие винные бочки, уже законченные, но еще распущенные, ожидавшие обжига; грубые скамьи с прорезанными в них длинными желобами (в некоторых уже стояли круглые деревянные днища, ожидавшие шлифовки); наконец, угли на месте обжига. Вдоль стены слева от входа стояли верстаки. Перед ними были навалены груды еще не обструганных клепок. У правой стены, неподалеку от раздевалки, поблескивали две большие, хорошо смазанные, мощные и бесшумные мотопилы.

Ангар уже давно стал слишком велик для горстки рабочих. Летом в сильную жару это имело свои преимущества, но зимой было неудобно. Однако сегодня мастерская выглядела заброшенной – большое пространство, где никто не работает, по углам расставлены заготовки бочек, в которых клепки схвачены единственным обручем возле днища и расходятся в стороны, подобно лепесткам грубых деревянных цветков, скамейки, ящики с инструментами и станки, покрытые опилками. Рабочие, уже переодевшиеся в старые свитера и выцветшие, залатанные штаны, нерешительно озирались. Баллестер наблюдал за ними. «Ну, что, – сказал он, – начнем?» Все молча разошлись по своим местам. Баллестер переходил от одного к другому и коротко напоминал задания – что следовало начать, что продолжить. Никто не отвечал. Вскоре по дереву, окованному железом, застучал молоток, подгонявший обруч на бочке, заскрежетал на сучках рубанок, и загремела железом пила, которую включил Эспозито. По просьбе товарищей Саид подносил бочки или разжигал из щепы костер, на который водружали бочки, чтобы они раздулись и заполнили свои корсеты из железных обручей. Между делом он выправлял большим молотком на верстаке широкие ржавые обручи. Запах горящей щепы понемногу заполнял ангар. От привычного запаха у Ивара, обстругивавшего и подгонявшего клепки, напиленные Эспозито, немного отлегло от сердца. Все работали молча, но в мастерской мало-помалу восстанавливалась какая-то теплота, возрождалась жизнь. Яркий свет вливался в ангар через большие окна. В золотистом воздухе поднимался голубой дымок; Ивар даже услышал рядом чье-то жужжание.

В этот момент распахнулась задняя дверь в старую бочарню, и на пороге появился хозяин, месье Лассаль. Это был худой брюнет лет за тридцать в бежевом костюме и распахнутой на груди белой рубашке, весьма уверенный в себе. Подобно большинству людей, которые благодаря занятиям спортом ведут себя раскованно, он, как правило, вызывал симпатию, несмотря на костлявое, словно вырезанное ножом лицо. Впрочем, сейчас он выглядел слегка смущенным. Его приветствие прозвучало тише, чем обычно, да ему никто и не ответил. Молотки застучали вразнобой, их хор немного расстроился, но вскоре вернулся к прежнему ритму. Господин Лассаль потоптался на месте, потом направился к малышу Валери, который работал с ними лишь первый год. Тот устанавливал дно на большую винную бочку в нескольких шагах от Ивара, рядом с мотопилой, и хозяин наблюдал за ним. Валери молча продолжал работать. «Ну что, сынок, – сказал месье Лассаль, – как дела?» Движения паренька вдруг стали неловкими. Он бросил взгляд на Эспозито, который стоял рядом и сгребал ручищами гору клепок, чтобы отнести их Ивару. Эспозито, не прекращая своего занятия, тоже посмотрел на него, после чего Валери, так и не ответив хозяину, опять уткнулся в свою бочку. Слегка озадаченный Лассаль постоял перед юношей, потом пожал плечами и повернулся к Марку. Тот, сидя верхом на скамье, медленными и четкими движениями заканчивал обрабатывать кромку днища. «Привет, Марку», – сухо сказал хозяин. Марку, не отвечая, старательно снимал с дерева тончайшую стружку. «Да что с вами происходит? – громко спросил Лассаль, повернувшись на сей раз к другим работникам. – Знаю, мы не договорились. Но это не должно мешать нашей работе. Да и чего вы этим добьетесь?» Марку встал, поднял днище, обвел ладонью кромку, проверяя работу, томно сощурился с видом глубочайшего удовлетворения и по-прежнему молча направился к другому работнику, собиравшему винную бочку. В мастерской слышались только стук молотков и визг пилы по металлу. «Ладно, – сказал Лассаль, – когда вас отпустит, Баллестер мне сообщит». И он спокойно вышел из мастерской.

Почти сразу же после этого, перекрывая оглушительный шум мастерской, раздались два звонка. Баллестер, только что присевший свернуть папироску, тяжело поднялся и направился к маленькой задней двери. Затем молотки застучали тише, один из работников вообще остановился. Тут на пороге снова показался Баллестер. «Хозяин зовет Марку и Ивара». Первым намерением Ивара было пойти помыть руки, но Марку потащил его за собой.

Снаружи во дворе свет показался таким ярким и насыщенным, что Ивар буквально ощущал его на лице и руках. Они поднялись на крыльцо под жимолостью, на которой уже распустилось несколько цветков. Войдя в коридор, увешанный спортивными дипломами, они услышали плач ребенка и голос месье Лассаля: «Уложи ее после обеда. Если не пройдет, позовем врача». Хозяин вышел в коридор и пригласил их в маленький кабинет, где они уже бывали, обставленный в деревенском стиле, с охотничьими трофеями на стенах. «Садитесь», – сказал месье Лассаль, устраиваясь за столом. Они продолжали стоять. «Я пригласил вас сюда, потому что вы, Марку, были уполномоченным от профсоюза, а ты, Ивар, работаешь у меня дольше всех, не считая Баллестера. Со спорами покончено. Я не могу, никак не могу дать вам то, чего вы просите. Дело улажено, мы решили возобновить работу. Я вижу, вы на меня сердитесь, и, честно говоря, мне это неприятно. Но хочу сказать одно: то, что я не могу дать вам сегодня, я, может быть, смогу дать, когда дела пойдут лучше. И если возможность появится, то сделаю это, не дожидаясь ваших просьб. А сейчас пора за работу. Он помолчал, словно о чем-то думая, потом посмотрел на них: «Ну, так что?» Марку смотрел в сторону. Ивар хотел заговорить, но не смог вымолвить ни слова. «Послушайте, – сказал Лассаль, – вы все упрямитесь. Это пройдет. Но, когда вы хорошенько подумаете, вспомните о моих словах». Он встал, подошел к Марку и протянул руку: «Чао!» Тот побледнел, его мечтательное лицо стало угрюмым, а потом злым. Марку круто развернулся и вышел. Лассаль, тоже побледневший, взглянул на Ивара, но руки не протянул. «Идите к черту!» – закричал он.

Когда они вернулись в мастерскую, работники обедали. Баллестер куда-то вышел. «Брехня», – только и сказал Марку, возвращаясь на рабочее место. Эспозито, оторвавшись от еды, спросил, что они ответили; Ивар сказал, что ничего. Потом он сходил за сумкой, вернулся и уселся на свою скамью. Уже приступив к обеду, он вдруг увидел неподалеку от себя Саида, лежавшего на спине на куче щепы и уставившегося в окно, за которым голубело уже не такое яркое небо. Ивар спросил, покончил ли Саид с едой. Тот ответил, что поел инжира. Ивар прекратил жевать. На смену неловкости, не покидавшей его после разговора с Лассалем, внезапно пришло ощущение тепла и доброты. Он встал, разломил свой сэндвич и, не обращая внимания на отказы Саида, сказал, что на следующей неделе все наладится: «Тогда ты поделишься со мной». Саид улыбнулся и деликатно откусил кусочек от сэндвича, совсем небольшой, как будто не хотел есть.