Альбер Камю - Бунтующий человек. Падение. Изгнание и царство. Записные книжки (1951—1959)

Вечер, молчание, вороны, похожие на птиц из Лурмарена, и кошка, и мои слезы, и музыка.

По утрам на развалинах в Типаса выпадала роса. Самая юная в мире свежесть на самой старой древности. Вот в чем заключается моя вера, и в этом, по-моему, главный принцип искусства и жизни.

10 декабря .

Вчера вечером я прогулялся до пляжа – среди тростников, крепостных стен и буйволов. Постепенно нарастал громадный и глухой шум моря. Пляж, теплая вода под светящимся и серым ночным небом. Когда мы возвращались, начинался небольшой дождь, а шум прибоя постепенно затихал за нашими спинами. Буйволы шевелились все тише и тише, потом опустили головы и стали неподвижными, как ночь. Нежность.

Я взглянул из окна на храмы в ночи и заснул. Так понравившаяся мне комната с толстыми и голыми стенами оказалась совершенно ледяной. Всю ночь было холодно. Я открыл свое окно, над развалинами шел дождь. Час спустя, когда мы выходили, синее небо, свежий и великолепный свет.

Бесконечное изумление перед этим храмом с огромными колоннами из розового губчатого камня, позолоченной пробки, – его воздушной массивностью, его неистощимым присутствием. К воронам присоединились и другие птицы, но именно вороны по-прежнему накрывали храм развевающимся во все стороны черным покрывалом и хриплыми криками. Свежий аромат маленьких гелиотропов, покрывавших окрестности храма.

Шумы: шум воды, собак, далекий рокот мотоцикла.

Сердце сжимается не от меланхолии по поводу разрушенных миров, но от безнадежной любви ко всему, что вечно длится в вечной молодости, от любви к будущему.

Еще раз прошел по развалинам между горами и морем. Как трудно оторваться от этих мест, где я впервые, после Типаса, ощутил абсолютное самозабвение.

10 декабря.

Продолжение. И все-таки мы поехали и уже через несколько часов оказались в Помпеях. Конечно, очень интересно, но за душу не брало. Иногда римляне умеют быть изысканными, но цивилизованными – никогда. Римляне – адвокаты и солдаты, но Бог знает почему их путают с греками. Они первыми по-настоящему разрушили греческий дух. Побежденная Греция, увы, не смогла, в свою очередь, одолеть их. Они заимствовали у Греции темы и формы великого искусства, но смогли создать лишь холодные подобия, которых лучше и не было бы вообще – тогда греческая наивность и великолепие дошли бы до нас без посредников. По сравнению с храмом Геры в Пестуме античность всего Рима и Италии просто рассеивается, как дым, а вместе с ней меркнет и комедия ложного величия. Инстинктивно сердце мое всегда это чувствовало, его никогда не трогала ни одна латинская поэма (ни даже Вергилий, которым я так восхищаюсь, но не люблю), но оно всегда сжималось при вспышке трагического или лирического станса, рожденного в Греции.

По возвращении из этого изысканного Бухенвальда – так я увидел Помпею, – вкус пепла и возрастающей усталости. Мы с Ф. ведем машину по очереди, и в 21 час, совершенно изможденный, я въезжаю в Рим.

11 декабря .

Весь или почти весь день в постели. По-прежнему температура, лишающая меня всякого вкуса к жизни. Любой ценой поправить здоровье. Мне нужна моя сила. Я не хочу жить легко, но я хочу иметь возможность быть на равных с жизнью, когда она сложна. Я должен управлять собой, если хочу идти туда, куда я иду. Во вторник – отъезд.

12 декабря.

Мне в руки попала газета. Парижская комедия, а я уж позабыл, что такое бывает. Гонкуровская премия – очередной фарс. На этот раз – «Мандарины» [178] «Мандарины» (1954) – роман Симоны де Бовуар (1908–1986). . Кажется, я играю роль одного из героев. Речь идет о некоем авторе, поставленном в ситуацию (руководитель газеты, возникшей во время Сопротивления), а все остальное – сплошная фальшь: и мысли, и чувства, и поступки. Более того: меня щедро нагрузили еще и сомнительными поступками из жизни Сартра. Сплошная мерзость. Но не злонамеренная, а естественная, как дыхание.

Чувствую себя получше. Серый день. Над Римом дождь, поблескивают чисто вымытые купола. Обед у Ф.Г. [179] Во французском оригинале «F.G.». . Вечером один, лихорадка прошла.

13 декабря.

Еще Караваджо. Церковь Санта-Мария-дель-Пополо. Меланхолия Рима, с его слишком крутыми и напряженными улицами. Поэтому так прекрасны площади: они словно освобождают. Над античным Римом торжествует барокко. Как древнеримские пары, застывшие в камне, у которых нет ничего общего, разве только то, что оба словно стержень проглотили. Между дворцами проскальзывают сумерки, разрушая горделивые фасады. Вечером М. рассказала мне о Бранкати и о его смерти. Ужин в одиночестве.

14 декабря. Отъезд.

Экзистенциализм. Когда они обвиняют себя, я уверен, что они делают это исключительно для того, чтобы обременить других. Кающиеся судьи.

Истинное предательство начинается от Луки – это он заставил умолкнуть крик отчаяния агонизирующего Иисуса.

В ответ на мое утверждение, что некоторые роли требуют от актера только виртуозности и могут служить средством для оттачивания ремесла и мастерства, М. сказала, что это ее не интересует. Она предпочитает играть только тех персонажей, которые сочетаются с ее личностью, и тогда она может жить и чувствовать, что живет другую жизнь. И вывод: «Я люблю играть, потому что я героиня романа».

Мораль. Не брать того, что не желаешь (трудно).

Я всегда надеялся стать лучше. Я всегда решал делать все, что для этого необходимо. Удалось ли – другой вопрос.

Разве не был для меня мой брак утонченной чувственной авантюрой? Да, это было так.

Если расцветаю я, она увядает. Она не может жить без моего увядания. Значит, мы два противоположных полюса психологии.

Противоположность подпольного человека – человек, лишенный злопамятства. Но катастрофа одна и та же.

Этот мир извивается, как разрубленный червяк, лишь потому, что он потерял голову. Он ищет свою аристократию.

«Ла Мартиньер» – белый корабль, перевозивший каторжников в Кайен и заходящий в Алжир за новым грузом (мой репортаж [180] Опубликованный в газете «Альже репюбликен» 1 декабря 1938 года. о том дне, когда шел проливной дождь – баржа, полная бритыми наголо каторжниками – внутри две клетки, и т. д. – Я тоже проделал этот путь, но только в комфортабельной кабине) – Рассказ?

«Первый Человек». Он смеялся над амбициями. Он не хотел ничего иметь, он не хотел владеть, он хотел быть. Только к этому он стремился со всем упорством.