Патрик Гейл - Место, названное зимой

Оставив письма братьям, Гарри решил заодно посетить своего адвоката, где распорядился, чтобы документы на владение несколькими домами, полученными в наследство от отца, передали Джеку в качестве подарка на свадьбу. Доход от ренты был стабильным, понемногу увеличивался и должен был помочь Джеку в случае неожиданных дополнительных расходов, связанных с содержанием жены.

Распоряжения выслушал один из помощников адвоката, но, когда Гарри уже собрался уходить, к нему подошёл сам адвокат и попросил зайти к нему в кабинет на пару слов. Финансовое положение Гарри, сказал он, существенно пошатнулось после неудачного вложения в «верное дело» Фрэнка. Уверен ли он, что хочет ещё больше сократить свои доходы? Гарри подтвердил. Он чувствовал себя в долгу перед братом и чувствовал, что после свадьбы Джек обрёл независимость; ему хотелось подчеркнуть важность этого перехода значимым поступком. В таком случае, сказал адвокат, следует экономить на всём остальном, после чего завёл мрачную тираду о цифрах и прогнозах.

По дороге домой из Строберри-Хилл Гарри набросал несколько черновиков поздравительного письма для Джека, где хотел сообщить, что всё понимает и не сердится, дарит ему недвижимость, счастлив принять Джорджи в немногочисленный клан Зоунтов и настаивает, чтобы молодожёны нанесли им визит при первой же возможности. Либо так, либо пусть сами готовятся принимать гостей.

Теперь, когда я могу оставить притворство, что, будучи твоим старшим братом, я больше умудрён опытом, – писал он, – я могу сказать: твоя женитьба представляется мне более романтичной и вместе с тем обдуманной в сравнении с той, к которой ты так доброжелательно меня подтолкнул. Я всегда был более консервативным и осмотрительным из нас двоих, а теперь чувствую себя гораздо менее зрелым. Ты идёшь своей дорогой, Джек, не скрываясь в тени кого-то другого, в то время как я ощущаю себя неполноценным, едва сформировавшимся, относительно тебя оставшимся далеко позади, в малопривлекательной стадии личинки.

Он вычеркнул весь последний абзац. Потом нетерпеливо смял и выбросил черновик из окна кареты и начал заново, ясным и жизнерадостным тоном.

Его признание воскресило в памяти слова, услышанные от доктора Файнса в один из вечеров за бриджем в Херн-Бэй, когда они ждали, пока дамы вернутся за карточный столик.

– В следующем году мне пятьдесят, – сказал доктор, – я помог бессчётному множеству людей явиться в этот мир и порядочному числу – безболезненно его покинуть. Я спасал жизни и рушил их, и всё же отчасти ощущаю, будто так и не вырос из коротких штанишек. Я утешаю себя убеждением, что большинство мужчин изображают зрелых, хотя на самом деле таковыми не являются. Они бахвалятся, рисуются, отращивают бороды, чтобы прятаться за ними, но на самом деле проводят бо´льшую часть жизни в постоянном страхе и неподготовленности, боясь женщин так же сильно, как и друг друга.

– Смотри на сцену! – шепнула Винни, хлопнув его по колену, чтобы отвлечь от попытки выискать в программке что-нибудь интересное. Оркестр в яме заиграл особенно раздражающую мелодию, звучавшую в этом сезоне, казалось, отовсюду, а с балкона послышалось мужское бормотание и несколько пьяных возгласов одобрения. На сцену выходил хор девушек Гайети-театра!

Гарри обернулся, чтобы взглянуть на миссис Уэллс. Маленькая женщина сидела за его спиной очень прямо, напряжённо глядя в перламутровый театральный бинокль и пытаясь казаться спокойной. Сегодня она больше, чем когда-либо, походила на расфранченную куропатку.

Музыкальные комедии были для Гарри настоящим адом. Он терпеть не мог их натянутую сентиментальность и жизнерадостность, их абсолютно неправдоподобные сюжеты, в которых так часто фигурировали продавщицы, разодетые в меха, и слащавые принцессы, принимаемые за служанок, – и его напряжение усиливало ожидание, что в любую минуту любой герой может разразиться песней. Он любил спектакли, хорошие спектакли, погрузившись в которые, можно было забыть обо всём и поверить, что на сцене происходит что-то важное, что-то настоящее. Любил дерзкие пьесы Шоу, Пинеро, Ибсена. Любил тихих зрителей и маленькие театры. Музыкальные комедии показывали в театрах с кафедральный собор величиной; у Гарри кружилась голова, и он чувствовал, как на него давит шумный энтузиазм толп, напиравших со всех сторон. Он уже потерял нить сюжета сегодняшней мешанины. Декорации смутно напоминали тирольский стиль – деревянные шале, уставленные горшками с искусственной красной геранью, намалёванные на заднике горы, покрытые снеговыми шапками, и даже озеро с надоедливо кружившим по нему колёсным пароходом. На сцену выбежал знаменитый хор красавиц, по неизвестной причине одетых почтальонами, только в задорно коротких тёмно-синих юбочках вместо брюк. Они пели совершенно с этим не связанную популярную песенку, прыгали, кружились и бросали любовные письма в бутафорские почтовые ящики.

Патти вышла последней – её роскошную фигуру нельзя было спутать ни с одной другой. Она пела с меньшей непринуждённостью, чем остальные, и её движения часто слегка за ними не поспевали. Может быть, она нервничала. Но это был не балет; зрители приходили в Гайети-театр, чтобы любоваться не безупречной работой ног, а воплощённым каталогом юности и красоты.

Как Патти удалось так быстро пройти путь от воспитанницы бельгийских монахинь до звезды сцены Вест-Энда, демонстрирующей всем свои прелести, было целой историей, смутные детали которой были незамедлительно обработаны в благозвучную легенду. Вынужденная вернуться домой ввиду стремительно уменьшающихся доходов миссис Уэллс, Патти ещё острее ощутила финансовые трудности, слишком поздно обнаружив, что забыла бумажник в придорожном кафе Льежа, и села в поезд, не имея при себе ни билета, ни средств, чтобы за него заплатить. Тщетно взывая на далёком от безукоризненного французском к совести контролёра, угрожавшего высадить её раньше, чем они доберутся до побережья, она неожиданно обрела спасение благодаря поразительно элегантной женщине, настоявшей, что заплатит за билет Патти и купит ей обед.

Это оказалась не кто иная, как молодая жена композитора, чьё последнее шоу как раз должно было идти в Гайети-театре. Подняв Патти настроение, она убедила её прийти на пробы, что девушка и сделала тайно, сообщив новости родным, лишь когда её возбуждение, вызванное предложением выступать, уже невозможно было скрыть.

Мама, конечно, плакала, а братья запретили и думать об этом, но Патти проявила характер, выдержав все сцены и приведя разумные доводы, что хор Гайети-театра состоит только из девушек и что он открывает гораздо лучшие перспективы для удачного замужества, чем заточение на вилле Туикенема. Она отстаивала свои права так же яростно, как Роберт – до этого никто и не подозревал в ней такой темперамент! – и закончила тем, что поступила, как задумала.