Патрик Гейл - Место, названное зимой

– Не то чтобы, – соврал он. – Просто… немного странно, что мы не общаемся с ним уже два дня.

Если бы он рассказал ей об этой отвратительной сцене на станции, она, конечно, поняла бы его тревогу.

Что, если Пол поранился, когда пахал, или его лягнула лошадь? Подъезжая ближе, он услышал лай собаки и тихое ржание непривязанных лошадей Пола и подумал, что лучше бы сначала отвёз домой Петру и Грейс. Он снова вспомнил того юношу из Торонто, о котором Пол никогда не рассказывал, даже в самых интимных разговорах. Того, что пытался покончить с собой. Гарри представил, как тяжёлое тело Пола медленно качается на ветру на скрипящей верёвке, и беспричинный страх так усилился, что, спустившись вниз, чтобы привязать лошадей к балкам веранды, он с трудом подавил в себе желание сказать Петре, чтобы подождала с ребёнком в повозке.

Он помчался в дом, что было ненамного лучше, цинично оставив её выбираться из повозки, таща за собой вздорную четырёхлетку. Дверь была открыта, как он и ожидал.

– Эй, – позвал Гарри и сразу же понял, что дома никого нет. Никакого тела в петле тоже не было. Во всяком случае, в доме. Печь остыла.

Он уже готов был бежать на поиски в стойла и в амбар, но тут увидел посылку. Она лежала на пустом столе, так же значимая, как набросанная второпях записка. Маленькая – скорее свёрток, чем посылка, – она была аккуратно надрезана с одного края ножом. Перья, белые перья сыпались из надреза, а чётко выведенный чернилами адрес указывал, что она предназначена:

ПОЛУ СЛЭЙМЕЙКЕРУ, ЭСКВАЙРУ, ТРУСУ И СОДОМИТУ. ВИНТЕР. САСКАЧЕВАН.

Отдав посылку Петре, Гарри бросился к стойлам. Едва он открыл дверь, Белла перестала лаять. Она метнулась к нему и стала бешено лизать ему руки, потом побежала по тропинке, ведущей к большой дороге. Он звал её, кричал, но она лишь резко обернулась и вопросительно посмотрела на него, прежде чем продолжить свой путь. С собаками у него не было такого душевного родства, как с лошадьми, и он знал – ему не хватит сил удержать её. Она, конечно, побежит в город по следам хозяина, прежде чем потеряет его на железнодорожных путях.

Вскоре пришла телеграмма от Пола, сообщавшая, что он вступил в ряды экспедиционных войск Канады и сейчас они выезжают из Саскатуна. Петра предупредила Гарри, что её брат – ненадёжный корреспондент, а потому лучше смириться с затишьем, чем ожидать письма хотя бы раз в три месяца.

– Светские беседы на бумаге он вести не любит, как и в обществе, – сказала она. – Он не видит смысла в том, чтобы писать письма просто из вежливости; если у него есть новости – сообщит, а нет – не станет тратить на это время.

Первое письмо, написанное вскоре по прибытии во Францию, было адресовано им обоим. В нём Пол просил прощения за отсутствие конкретики, но объяснял, что письма просматривают, прежде чем разрешат отправить. По большей части он рассказывал о своей поездке, о том, как он боялся, что корабль перевернётся, как расстроился, добравшись до Лондона и не имея возможности его увидеть, как трудно спать, как колется униформа и как он сожалеет, что в спешке не взял почитать чего-нибудь – пусть даже чёртова Дюма!

Шесть недель спустя Петру официально оповестили, что Пол пропал без вести, а ещё через месяц пришло второе письмо, которое он, должно быть, написал незадолго до того боя, в котором пропал без вести. В конверте было два письма, для каждого из них. Письмо к Гарри, которое было осторожно подписано: «Для Г. с любовью», было намного короче, чем письмо для Петры, полное размышлений и наблюдений. Это было первое любовное письмо в жизни Гарри. Оно резало его без ножа, тем больнее, оттого что было таким кратким и оттого что пришло через месяц чудовищной тоски и тревоги за Пола, пропавшего без вести.

Если позволишь, писал Пол, и если вернусь домой, я хотел бы прожить с тобой всю жизнь, до глубокой старости. С тобой я узнал то счастье, какого никогда не надеялся узнать. У меня нет твоей фотографии (это, конечно, намёк – прислать мне её, и немедленно!), но даже без этого твоё лицо, твой голос, прикосновения твоих рук навсегда в моём сердце, и каждый день, каждую ночь они оживают в моей памяти. Твоя фотография, как эта несчастная бумага, скоро помнётся и покроется пятнами от сырости. Но мысли о тебе не подвластны времени и так же свежи, как в тот день, когда я вынужден был покинуть тебя.

Получив извещение, Гарри сумел сдержать себя в руках, боясь причинить ещё больше боли Петре и Грейс, но это письмо заставило его метнуться без пальто и шляпы по снегу в стойло. Его рыдания слышали только лошади; как многие и многие фермеры до него, он сохранял спокойствие при женщинах, но изливал свою скорбь ласковым животным, которые утыкались носом в его руку и карманы в поисках моркови.

Да, Гарри и Петра справились, гонимые вперёд неумолимыми обязанностями перед землёй и животными, о которых нужно было заботиться, как бы ни разрывалось сердце. Грейс, чьи страдания о пропавшей дядиной собаке были так же невыносимы, как неуёмные вопросы в первое время, когда Пол только что ушёл, помогала им. Как любое дитя прерий, она, едва научившись ходить, сразу же получила множество поначалу простых обязанностей: кормила кур и собирала яйца в корзинку, когда ей было пять, к шести училась доить корову, к семи – вращать тяжёлую маслобойку. Вдохновившись зрелищем, какое собой представляла её мать, чистившая стойла или идущая за плугом – волосы повязаны платком, юбки оставлены ради комбинезонов Пола, – она, казалось, решила ни в чём ей не уступать. Строились планы открыть в Винтере школу, поскольку теперь здесь проживало порядка пятнадцати детей школьного возраста, но финансировать строительство здания и выделять зарплату учителю представлялось не таким насущным вложением средств, как постройка зернового элеватора. Поэтому Петра учила Грейс дома, а по воскресеньям девочка охотно посещала воскресную школу, но скорее чтобы найти друзей своего возраста, чем приобрести познания по части библейских историй.

В день, когда уехал Пол, новости из Европы стали необходимы, поэтому они подписались на еженедельник «Торонто Ворлд». Здесь печатались списки погибших, пропавших без вести, раненых или – в очень редких случаях – попавших в плен канадских солдат. При этом все прекрасно понимали, что письма могут затеряться, потому что многоступенчатая бюрократия войны часто подводит. Сначала боялись плохих новостей, боялись два долгих года, а потом просто нужно было узнать.

Всё было предписано: приличествующий срок траура по мужу или брату; период, который женщина должна выждать после смерти супруга, прежде чем можно будет вновь выйти замуж; слова, какими допустимо выражать сочувствие; ограничения в поведении, которые следовало соблюдать вдовам в первое время возвращения к привычным радостям светского общества, вплоть до оттенков платья. Но никто не предписывал, сколько можно ждать, прежде чем сдаться и начать оплакивать отсутствие тела, праха, даже перемазанного грязью обрывка униформы. Правила, которые Петра так любила нарушать, во всяком случае те, какие касались её личной жизни, теперь стали бы спасением. И кроме понятной зависти, испытываемой к тем семьям, куда вернулся солдат, сильно раненный, но живой, Гарри и Петра ощущали нелепую зависть к скорбящим, у которых были доказанные причины скорбеть, и они пусть жестоко, но были избавлены от нестерпимых мук ожидания.