Патрик Гейл - Место, названное зимой

Хорошо, что они не завели банковский счёт на ферму, лишавший Петру всяких прав. Поскольку ближайший банк был очень далеко, Пол, как и все они, взял в привычку хранить некоторую сумму в надёжном ящике, а большинство чеков, полученных за зерно, относить в магазин. Остатки он всегда отдавал Петре, своей надёжной спутнице, и продолжал так делать, когда она вышла замуж, поскольку знал, что она старательно ведёт учёт. В случае его смерти по условиям завещания, копию которого она нашла в кухонном ящике, всё его имущество переходило к ней как ближайшему родственнику.

Весной 1918 года, дождавшись, когда стает снег, они совершили символический поступок: убрали изгородь, разделяющую их участки, и на её месте поставили ворота.

Вести об окончании войны, о которых трубили в газетах и возвещали с деревянных колоколен, быстро распространились, но сыновья и дочери возвращались домой намного медленнее. Известие о том, что они принесли с собой смертельно опасный вирус инфлюэнцы, было до того чудовищным, особенно в самый яркий момент осознания того, какую несоизмеримую жертву принесла страна, что люди просто не могли этого принять, не могли поверить. Многие заявляли, что это всё немецкая пропаганда, которую разносят по прериям сторонники фрицев или большевики, а то, может быть, и сами пленные немцы, которым позволили работать на ферме в силу нехватки мужских рук. Другие, ненамного более разумные, считали непатриотичной трусостью беспокоиться о такой чепухе, как инфлюэнца, когда героические дети империи возвращаются домой, и в первую очередь нужно воздать им достойные почести.

Петра узнала об эпидемии раньше и больше других, потому что одна из её подруг, вопреки протестам всей семьи, добровольно пошла работать медсестрой в военный госпиталь на востоке Канады и своими глазами видела, отчего пустели палаты. С учётом познаний Петры по части медицины она детально описывала ей всё происходящее. Люди пытались принимать меры: носили маски, избегали больших скоплений народа. Многие даже уезжали в деревни. В Баттлфорде и маленьких городах поблизости никто не волновался, потому что чистый воздух и образ жизни фермеров были до того здоровыми, что никакая болезнь не могла к ним пристать.

После долгих споров с церковным старостой, заявлявшим, что инфлюэнца – всего-навсего обыкновенная простуда, если вы, конечно, не какой-нибудь малахольный, Петра настояла, чтобы они с Гарри пока перестали ходить в церковь; пропустить благодарственный молебен по случаю победы было, в общем-то, не смертельно. Когда приехали молотильщики, она велела Грейс сидеть в кухне, вместо того чтобы помогать подавать на стол и убирать тарелки. А когда объявили, что в Юнити состоится парад в честь перемирия, она строго-настрого приказала дочери остаться дома, даже несмотря на то, что туда собирались все её друзья. Гарри выразил желание пойти.

– Думаю, не нужно уговаривать тебя надеть маску, – сказала она, и он если услышал в её словах иронию, то лишь лёгкую.

– Может быть, мне всё же остаться? – предложил он.

– Нет, нет. Ты совершенно прав. Кто-то из нас должен почтить Пола. И твоего брата.

После долгих лет ранящего молчания Гарри получил столь же ранящую своей малосодержательностью фотокарточку из Честера, почти в точности такую же, как он представлял себе в начале войны. На ней был по-прежнему прекрасный, пусть даже постаревший и усталый, Джек в униформе; Джорджи примостилась рядом на стуле, а на каждой руке сидело по крепкой, здоровой дочери. «Вернулся в целости и сохранности! С приветом, Джек» – вот и всё, что было выведено на обороте. По всей видимости, он подписал таким образом не меньше десяти карточек.

Гарри пообещал Петре, что будет держаться подальше от чихающих и никому не пожимать рук, а если всё же придётся, как можно скорее вымоет их в самой горячей воде. Ещё он пообещал, что поедет верхом, а не в душном железнодорожном вагоне, битком набитом людьми, приехавшими бог знает откуда.

Это был первый его выходной за многие месяцы. Осенние краски уже начинали выцветать; листья срывались с деревьев, и резкий ветер сбивал их в охапки. Как обычно, Китти, как собака, обрадовалась возможности отправиться за пределы знакомых полей; ей было куда приятнее скакать с хозяином на спине, чем тащить повозку или плуг.

Помня переполненные поезда, увозившие молодых людей на фронт, он не думал, что парад в Юнити будет таким маленьким. Конечно, сюда пришли только вернувшиеся солдаты и медсёстры из ближайших округов. Конечно, в Баттлфорде парад был намного больше, и таких парадов от одного побережья континента до другого было не счесть, но всё же было чудовищным потрясением видеть, что мужчин и женщин, кричавших и махавших флагами, стоя на тротуаре, было так много, а тех, кто шагал в строю по главной улице и кого в колясках везли по ней медсёстры, – так мало. К марширующим присоединились и те защитники, кто был слишком юн, чтобы сражаться – бойскауты, например, – и слишком стар, как ветераны, и оркестр – всё ради того, чтобы парад казался больше. Было немыслимо смотреть и не думать о сотнях, тысячах тех, кто ушёл навсегда. Он знал, сколько ферм в одних только Винтере, Йонкере и Лашберне лишилось сыновей, и был не в силах радостно кричать; гул толпы был таким настойчивым, что он ушёл в самый конец, где мог ощущать себя наблюдателем, а не участником, не разделяющим всеобщего торжества.

Конечно, сухой закон не позволял продавать крепкие напитки, но трудно было поверить, что все люди вокруг не выпили ничего крепче чая. В большом ходу были слухи, что в сараях стояли самогонные аппараты. К тому же распространилась теория, что единственная надёжная профилактика инфлюэнцы – употреблять алкоголь. Рассказывали, что у доктора Раутледжа так часто спрашивали спирт для медицинских целей, что он вынужден был вывесить в окне табличку с указанием не задавать этот вопрос понапрасну, потому что ответ в любом случае будет отрицательным.

Гарри почувствовал спиной и услышал Мунка раньше, чем увидел. Тяжёлая рука так резко легла на его плечи, что он отшатнулся, решив, будто кто-то пытается его оттолкнуть.

– Да это же мой старый друг Гарри Зоунт! Как дела, Вертикаль?

Должно быть, он вышел из магазина у обочины, в дверной проём которого теперь вжимал Гарри. Он сдавливал плечо Гарри, давил с силой, но неприятной, желая подчеркнуть их разницу в росте и силе. Уловив в его дыхании запах бренди, Гарри подумал – по-видимому, у Мунка в кармане фляга.

Да, это был тот, кто изнасиловал Петру, кто почти наверняка вынудил Пола так поспешно записаться на фронт. Больше всего на свете Гарри хотелось перерезать ему горло и уйти, обойтись с ним как с падалью, чего он и заслуживал, но Мунк загнал его в угол, и Гарри не хотел доставлять ему удовольствия, показывая, как пытается бороться.