Патрик Гейл - Место, названное зимой

Неправда, что гризли убивают одним ударом лапы, одним укусом в лицо или шею; но правда в том, что они хотят есть, а не убивать, поэтому не теряют времени зря, прежде чем полакомиться печенью добычи.

В темноте Гарри не видел ничего, кроме очертаний головы Мунка, спутанного гнезда коротких густых волос, но чувствовал его яростное дыхание, пахнущее бутлегерским бренди, и жар тела взбешенного животного. Его лицо было так близко, что кончик носа щекотал Гарри шею. Гарри почувствовал, как что-то горячее стекает по его лицу. Плакать он не мог, и это был не пот – ночь была слишком холодной; значит, он, по всей видимости, поранил голову, когда падал.

– Гарри Зоунт. Гарри Зоунт, – пробормотал Мунк. – Маленький, злобный Гарри Зоунт.

Его ногти впились в мягкие подушечки пальцев Гарри, зажатых в огромном кулаке. Свободной рукой он погладил щёку Гарри, шею, начал давить на кадык, всё сильнее и сильнее.

– Когда я убью тебя, – сказал он, – я тебя отымею, жёстко, как в старые добрые времена. А потом отымею твою жену и, думаю, тоже убью эту шлюху, верно? Она была так довольна в прошлый раз. Так рада, что в ней наконец-то настоящий мужчина. А потом, клянусь тебе, я отымею твою маленькую дочь.

Он не знает , подумал Гарри. Он не знает, что Грейс – его ребёнок. Ему пришла в голову безумная идея: если сказать Мунку, что испуганная девочка в спальне неподалёку – плоть от его плоти, может быть, он пощадит хотя бы её.

Но Мунк принял его желание выговориться за желание вырваться и вновь начал душить. Страх задохнуться пересилила рвущая боль в горле. Мунк давил на него всем весом. Гарри казалось, там что-то хрустнуло. Есть ли в горле кость – может быть, хрящ? – или только трубочка длиной в шланг? Петра должна знать.

Когда мысли начали ускользать и Гарри вот-вот готов был потерять сознание, боль внезапно ушла; её сменило чувство, что его душат, и неприятное ощущение холодного металла, впивавшегося в подбородок. Он открыл глаза и ничего не увидел, потому что на его лице лежал Мунк; это пряжка ремня так резко давила.

Собрав все последние силы, Гарри столкнул Мунка и сел, судорожно глотая воздух, одной рукой схватившись за израненное горло. Что случилось с Мунком – припадок? Его глаза смотрели в небо, на луну. Из груди вырвался стон, очень тихий.

– Мунк! – Гарри подумал – это жестокий манёвр; так кошка притворяется, что побеждена мышью, прежде чем окончательно с ней расправиться. Он грубо толкнул Мунка в бедро носком ботинка. – Мунк! – повторил он уже громче.

Ответом была тишина. Глаза Мунка закрылись.

Не чувствуя ничего, кроме желания выжить, Гарри подхватил Мунка под плечи и вскрикнул от напряжения. Ему пришлось откинуться назад всем весом, чтобы толкать тело вниз оставшиеся пять футов до воды. Ил затягивал ботинки; вскоре он с изумлением почувствовал, что ледяная вода плещется у самых ног.

Глаза Мунка открылись и смотрели на него, ярко блестя в лунном свете.

– Гарри? – выдохнул Мунк тихо, почти нежно, словно впервые за всё время, что они были знакомы, почувствовал нечто похожее на сомнение.

И тогда Гарри погрузил его в воду.

Сначала, выпрямив руки, чуть придерживал за плечи. Какое-то время Мунк пытался бороться, пинался, но был не в том положении, чтобы у него что-то вышло, и с каждым движением лишь глубже погружался под воду. Схватив запястья Гарри, свирепо сжал их, глядя на него сквозь толщу воды, но потом, уже не в силах держать дыхание, содрогнулся в последний раз; яростная хватка сменилась крепкой, потом слабой, а потом руки разжались.

Всё ещё не доверяя ему, всё ещё не веря и опасаясь, Гарри поднял сперва одну ногу в разбухшем от воды ботинке, потом другую и поставил ему на грудь, но чуть не потерял равновесие, потому что при этом тело Мунка ушло глубже под воду; тогда он наступил одной ногой на лицо своего мучителя.

Ночь была по-прежнему безоблачна, и в свете луны он явственно видел длинные ноги Мунка, тянувшиеся от воды к сухой земле. Тишину нарушало лишь прерывистое дыхание Гарри. Горло болело невыносимо; когда он глотал, ему казалось, он глотает острые маленькие камни. Больно было даже дышать. Голова кружилась; наконец он неловко спрыгнул с тела на землю. Сбросил грязную обувь и промокшие носки, потом стянул ботинки с ног Мунка, чувствуя первобытную потребность лишить грозное тело, лежавшее перед ним, всякой власти.

Ботинки Мунка были ему велики, зато они были сухими. Надев их, он медленно, шатаясь, побрёл к дому. Попытался позвать Петру, но хватка Мунка лишила его голоса, и из горла вырвался только всхлип боли.

Свою мокрую обувь он поставил у печки. Шаги в ботинках Мунка почему-то звучали громче, хотя деревянные каблуки были полыми.

– Эй? – позвала Петра сквозь забаррикадированную дверь. – Кто здесь?

– Это я, – попытался проговорить он. – Не бойся.

Она как-то почувствовала, что это он, может быть, потому что он стучал в дверь, а не колотил, может быть, потому что за столько лет вместе запомнила звук его шагов. Она отодвинула комод. Он слышал, как она тяжело дышит от усилий. Потом дверь открылась. Петра не сразу поняла, что он не может говорить, но, когда он указал ей на горло, ей тут же стало ясно – должно быть, остались отметины, всё ей объяснившие.

– Где он?

Гарри подвёл её к двери, показал рукой. Некоторое время она молчала, потом спросила только:

– Ты уверен, что он мёртв?

Гарри кивнул и, склонившись, прошептал ей в ухо:

– Я должен ехать в город и во всём признаться.

– Кому ты скажешь? – пробормотала она. – И что ты им скажешь? Он напал на нас.

– Нет, – прошептал он, морщась от боли. – Это я на него напал.

– Ты убил его, защищаясь.

Он всё ещё не мог ясно думать; пережитое словно лишило его рассудка. Всё что он чувствовал – капли горячей крови, стекавшие по лицу и шее. Попытки объясниться с Петрой раздирающим горло шёпотом внезапно оборвал громкий плач Грейс, раздавшийся из спальни.

– Она больна, – тихо сказала Петра. – У неё инфлюэнца.

– Но как… – глупо промямлил Гарри, когда она помчалась обратно в спальню.

Грейс была совсем не похожа на ту маленькую бледную девочку, которая только что цеплялась за его руку. Она лежала в кровати, светлые волосы потемнели от пота, блестевшего на груди и шее.

– Принеси холодной воды, – велела ему Петра, – и маленькое полотенце.

Испуганный, он сделал так, как она ему сказала. Налил воды в большую соусницу, вытащил полотенце из аккуратной стопки в шкафу для белья.

– Я поеду за доктором, – прошептал он.

– Нет, – отрезала Петра. – Даже если он согласится приехать, мы не можем позволить, чтобы зараза распространялась. Никто не должен сюда входить, а мы не должны выходить, пока всё это не кончится.