Патрик Гейл - Место, названное зимой

– Тебе пора на сеанс.

Вот уже несколько дней сеансы у Гидеона никуда не продвигались. Что-то изменилось. Будь Гарри суеверным, он, пожалуй, решил бы, что Урсула наложила на него заклятие. Но как бы то ни было, он лишь смотрел и смотрел на реку, и успокаивающие слова Гидеона не оказывали на него ни малейшего действия.

– Ты противишься мне, Гарри, – укорял Гидеон.

– Простите. Я не хотел, – отвечал Гарри. – Может быть, виноват отдых и долгий сон.

Поэтому они просто говорили, не возвращаясь к попыткам гипноза, о прошлом, о воспоминаниях давно ушедших дней, о детстве, о Джеке. Гидеона интересовало отношение Гарри ко всему происходящему; он просил рассказать в подробностях, каким красивым был Джек, о закрытой школе, о взаимоотношениях младших и старших учеников Харроу, о друзьях и изгоях. Гарри не стал скрывать подробностей романа с Гектором Браунингом и внутреннего конфликта между запретными желаниями и чувством долга любящего мужа и отца. Гидеон пытался подтолкнуть его к признанию, что Гарри делал записи в книжке Браунинга, поскольку хотел быть разоблачённым и покончить с этим конфликтом, но Гарри заверил, что это была всего лишь необдуманная глупость и, не будь этой нелепой случайности, их связь длилась бы годами, как связь многих женатых мужчин с давними любовницами.

Он брал на себя всё новые обязанности, в частности убедил наконец Сэмюеля позволить ему срубить лишние деревья и выкорчевать брёвна. Может быть, именно физическая усталость, ставшая следствием честного труда, внезапно позволила ему открыться.

Когда рассказ был закончен, Гарри открыл глаза и с удивлением увидел не милые, до боли знакомые бревенчатые стены, оклеенные обоями, и одеяло из медвежьей шкуры, которое, тоскуя, принёс в свой дом, когда Пол ушёл на войну, но всё то же большое окно с видом на стремительную реку.

Может быть, это было всего лишь больное самомнение, и Гидеон оставался безучастным, как всякий врач, но Гарри показалось, что доктор расстроен, даже напуган тем, что один из его пациентов обладает большими способностями, чем ожидалось. Встав с корточек, Гидеон сел в кресло между Гарри и окном, словно стараясь удержать его в настоящем. Вернуть своё превосходство ему помогла жалость.

– Бедный ты, – сочувственно протянул он. – Бедный, бедный. Эпидемия прошлась и по Джасперу. Распространилась на весь континент вдоль железнодорожной карты, не пощадила и нас. В больнице было так много смертей, что пришлось копать братскую могилу.

– Ничего не помню.

– Я не посещал её вплоть до того, как опасность миновала, поскольку не мог рисковать здоровьем обитателей Вефиля.

– Само собой.

– Твой рассказ подтверждает запись, сделанная в Эссондейле. Врачи сообщили, что ты прибыл к ним с сильным нарушением речи, если не афазией, и повреждением горла, указывающим на попытку удушения. Они пришли к выводу, что ты пытался повеситься.

Гарри представил, как его тело качается взад-вперёд на верёвке в стойле, пока лошади, почуяв свободу, с фырканьем неловко заглядывают в раскрытую дверь. Картина получилась весьма правдоподобной. Он нахмурился, стал разглядывать свои ладони, уже отмеченные пятнами и морщинами, какие накладывал возраст.

– Гарри, как ты оказался в поезде? – спросил Гидеон.

– В поезде?

– Инспектор задержал тебя в поезде, направлявшемся на запад от Винтера.

Гарри изумлённо посмотрел на врача. Он помнил лишь тоску, накатывавшую всякий раз, как поезд проезжал мимо него по долине, но больше ничего.

– Не знаю, – ответил он.

– Трудно читать между строчек обвинения, но оно включало в себя развратные действия по отношению к возвращавшимся домой солдатам и неконтролируемые рыдания. Возможно ли, чтобы ты принял одного из солдат за Пола?

Гарри изо всех сил старался вдуматься в слова Гидеона, но они ничего для него не значили. В его душе нарастало плохое предчувствие, и он ничего не говорил, лишь следил за печальным взглядом врача. Он уже знал, что недовольство может по ошибке пониматься как грусть.

– Так почему же ты оказался в поезде?

– Честное слово, не знаю. Думаю, я хотел вернуть лошадь Мунка на извозчичий двор. Это совсем недалеко от станции, но… простите, я не…

– Может быть, ты хотел обратиться в полицию?

– Может быть. Но ближайший к нам полицейский участок – в Баттлфорде или Ллойдминстере, а никак не на востоке от Винтера.

– Не волнуйся так, Гарри. Это не допрос.

Перед обедом разыгралась небольшая драма, потому что Кеннет-Хохотун покидал Вефиль. В общем-то не было ничего особенно удивительного, что за ним пришла почтенная полная супруга с целым выводком смущённо улыбавшихся детей. Держась солидно, как служащий банка, и уже не хихикая, он представил жену только Гидеону, но не пациентам, с дружелюбным любопытством наблюдавшим за ними с террасы.

– Интересно, какой диагноз сообщили его жене, – спросил Гарри у Бруно, чья прямолинейность и естественность очень ему нравились.

– Нервный срыв, вызванный переутомлением, – сухо ответила она. – Самый частый.

После обеда, встретившись с ним взглядом, Урсула спросила, не хочет ли он составить ей компанию – переделав все дела, она собиралась на долгую прогулку в лес. Он охотно согласился.

– Ты хорошо провёл утро, – заметила Урсула. Она казалась немного напряжённой.

– Да, – ответил он. – И нет. Сейчас я начинаю понемногу вспоминать, но меня беспокоит, что воспоминания такие грустные, а я ничего не чувствую. Будто всё это произошло с кем-то другим.

– Может быть, и так, – сказала она, когда Гарри подал ей руку, помогая перебраться через бревно. – Ведь в тебе не одна душа, а две, не забывай.

– Ах да, – он рассмеялся. – Как я мог забыть!

Какое-то время они шли в молчании, без слов ощущая своё родство. Это напомнило Гарри, как они с Полом молча работали бок о бок или читали, не чувствуя неловкой потребности говорить. И воспоминания о Поле, конечно, были болезненны.

Они добрались до лесной поляны, где Гарри уже бывал, но Урсула повела его дальше. Она часто останавливалась, чтобы рассмотреть то или иное растение или послушать птиц, словно они подавали ей сигналы. Чем дальше они уходили от Вефиля, тем меньше она походила на скромную, как монахиня, благородную Урсулу, с которой Гарри встречался за обеденным столом. Но не похожа она была и на молодого атлета, ловко правившего повозкой по дороге в город и обратно. По всей видимости, теперь в ней гармонично сочетались оба начала; может быть, она наконец стала собой.

Потом дошли до лужайки, где журчащий ручеёк рвался из расщелины в скале, чтобы по холму спуститься в далёкую реку. Урсула остановилась, зачерпнула немного воды, одобрительно пробормотала: