Патрик Гейл - Место, названное зимой

Вне себя от счастья, Гарри подался вперёд. Он хотел сжать Джека в крепких объятиях, всё понимающих и всепрощающих; все вокруг поздравляли их, хлопали по спине. Но когда он подходил ближе, Джек обернулся, и стало ясно, что это совсем не Джек, а с ним – совсем не Пол. Но Гарри уже захлестнуло радостное безумие, и он прижал к груди того, кто был почти Джеком, крепко обнял, стал целовать его грязные волосы, потом притянул к себе того, кто был почти Полом. Внезапно солдаты перестали радоваться и молча, с отвращением уставились на него. Он пытался выговорить слова извинения прежде, чем на него набросятся с кулаками, но волшебный корень, разбухнув, заполнил рот, и язык не слушался.

Проезжая мимо Юнити, он сквозь окно увидел себя, растерянного, беспомощного, прижатого к стене магазина мощной рукой Мунка. Красивый и глубоко несчастный, Троелс пил бренди, чтобы залить стыд от того, что не едет с солдатами в поезде, не марширует на параде. Глядя со стороны, Гарри понял, как сильно Троелс при всём своём хвастовстве и при всех издевательствах завидовал ему, Гарри, завидовал тому, чего он хотел и чего никогда не смог бы получить: его английской вежливости, общественному положению, образованию, проявлявшемуся в мелочах. Он увидел, что Троелс хотел добиться его расположения и симпатии, но был не в силах завоевать их. Придвинувшись ближе, он услышал пьяные слова:

– Лихорадка. В тяжёлой форме. Она подорвала моё сердце. Мне сказали, я гожусь разве что в рекруты, не в солдаты. Сделали меня фальшивкой, игрушкой.

Кто-то легонько дотронулся до локтя Гарри. Обернувшись, он увидел Медвежонка в индейской одежде, настоящей, потрёпанной временем, в ожерелье из перьев, таком же, как носила Лили Гром. Медвежонок убрал руку Мунка с плеча Гарри безо всякого страха, без малейших раздумий. Потом повёл Гарри за угол магазина, дальше, по узкой улице. Дойдя до конца, указал вперёд.

Деревянный тротуар закончился, и теперь они шли по полоске невозделанной земли – такие разделяли вигвамы индейского посёлка. Перед ними высились здания – магазины, банки, отели, доказывая, как успешно процветает новый город, но за фасадами, приколоченными, как задники декораций, к низким жестяным сараям, не было ничего. Трава. Грязь. Кучи рухляди. Кое-где – деревянные столбы, размечавшие территорию соседней улицы, ещё не построенной.

– А почему… – начал Гарри и увидел, что Медвежонка уже нет рядом. Вместе с ним исчез шум улицы. Потом исчезла и она сама. Гарри оглянулся назад. На другой стороне лежал вол, спокойно щипля траву, до какой мог дотянуться, не сходя с места. Он был тёмно-бурым, нос – чёрным, шкура – косматой; судя по всему, он привык к жизни в холодном климате. При виде Гарри вол тяжело поднялся на ноги и попытался шагнуть к нему. Но передняя нога несчастного была изранена, и вокруг неё вился кусок колючей проволоки. Гарри не испугался. Он по опыту знал, что волы – обычно спокойные животные. Это с коровами надо быть осторожным.

– Эй, приятель, – промурлыкал Гарри низким голосом, каким говорил с животными Йёргенсен. – Ты в беде, верно?

Вол захромал вперёд, припадая на больную ногу, но внезапно тяжело упал прямо на неё, так что проволока впилась ещё больнее, сразу в нескольких местах. Подойдя ближе, Гарри заметил кольцо в носу животного. Вынув ремень из брюк, он просунул его в кольцо и натянул, как верёвку.

– Ну, приятель, – сказал он, – давай-ка. Если встанешь, я смогу тебе помочь.

Но вол лишь потянул ремень назад, замотал головой из стороны в сторону и шумно фыркнул. Потом замычал, почти заревел, но не в голос, утробно, как обычно мычат быки и коровы, а очень тихо.

Гарри уронил ремень, придвинулся ближе, погладил милую морду несчастного создания, запустил пальцы в путаницу чёрно-бурой шерсти между большими, словно войлочными ушами.

– Ну давай, приятель. Дай помогу тебе. Ну-ка, – продолжал увещевать Гарри, но вол лишь грустно мычал.

Гарри открыл глаза и увидел, что дым от тлеющих угольков поднимается прямо ему в лицо. Птица Дворжака, синица, или как она там называлась, пела так близко, что Гарри подумал, она сидит у него на колене. Видения ушли, но он явственно услышал голос Петры, рассказывающей Грейс о птицах.

– Я-ску-чаю, – пропела она три нисходящих, грустных птичьих ноты. – Слышишь, как она поёт? Я-ску-чаю. Я-ску-чаю.

Солнце стояло низко в небе. Очень низко. Неужели они всё это время проспали и пропустили ужин? Проведя в Вефиле всего несколько недель, Гарри уже подстроился под утверждённый здесь порядок и ощутил прилив паники, какая возникает у прилежного школьника, случайно нарушившего правила. Он поднялся, ожидая увидеть Урсулу рядом у костра, но её нигде не было.

– Урсула! – попытался позвать он, но язык, пропитавшись соком, был всё ещё онемевшим, и звуки не шли. – Медвежонок!

– Я ску-чаю, – пела птица. – Я ску-чаю.

Он нашёл Урсулу совсем рядом, у склона холма, на который они поднимались вместе. Сначала ему показалось, что она поднялась на пенёк, чтобы разглядеть что-то в кроне дерева, нависшей над ней, теперь она стала на несколько дюймов выше Гарри. Но, заметив, как она слабо покачивается, он понял – она не стоит, а висит над землёй. Она повесилась на цепочке с крестом, который вытащила из кармана его пиджака.

– Урсула! – вскричал он и, подпрыгнув, схватил её тело. Какой бы прочной ни была проволока, которая, должно быть, была очень толстой, раз выдержала вес Урсулы, она оборвалась, когда Гарри с силой дёрнул, и семена посыпались ему на лицо и в разные стороны.

Тяжело дыша, он положил Урсулу на землю. Обычно она дважды закручивала цепочку вокруг шеи, так что ей хватило, чтобы затянуть петлю вокруг горла; семена и крест вонзились так туго, что впивались в кожу, даже когда проволока лопнула. Лихорадочно водя пальцами по её шее, срывая семена, сочившиеся кровью, Гарри нащупал пульс.

– Урсула, ты меня слышишь?

Она перестала дышать. Разжав ей пальцами губы, он увидел, что её рот всё ещё набит остатками полупережёванного корня. Когда он вынул их, она сильно закашлялась и скатилась набок; её вырвало, и она разрыдалась.

– Почему? – спросил Гарри. Она что-то пробормотала, но он не мог расслышать и прижал ухо к самому её рту. – Почему, Урсула?

– Я не хочу в ад, – прошептала она.

– В какой ещё ад? Почему ты должна туда попасть? Никакого ада нет, его придумали, чтобы пугать нас, как детей чудовищами.

– Я… содомит, я должен гореть, и я… я… – тело индейца сотрясала дрожь. – Я ведьма… мне место в пекле. Нет, нет, нет…

– Не говори глупостей. Так думают только трусы. Иисус не мог быть таким жестоким. Вот, выпей воды.

Он принёс ей в ладонях воды из ручья, по дороге расплескав бо´льшую часть. Она жадно пила, зажав его ладони своими. Вода лилась ей на платье.