Патрик Гейл - Место, названное зимой

Как всегда, её мнение было решающим. Он придвинул к кровати стул и держал пылающую руку Грейс, пока Петра опускала полотенце в воду и прижимала ко лбу, лицу и шее ребёнка.

Петра часто видела больных, по долгу медсестры посещая трущобы Торонто, но Гарри никогда не сталкивался со смертельной болезнью и не знал, как быстро она уносит жизни. Никто не готовил его к жестокости и внезапности этой пытки, к тому, как отчаянно Грейс будет стонать и сжимать кулачки, мучимая сухим кашлем, оставлявшим брызги алой крови на простынях, и жестокими спазмами, сотрясавшими всё её тельце, когда лихорадка жгла ей мозг. На рассвете она потеряла сознание.

Её дыхание было таким резким и прерывистым, что, когда внезапно оборвалось, комната внезапно стала очень маленькой и тихой. Гарри прижал её руку к губам, как делал бессчётное количество раз в эту ночь, и, положив ей на грудь, ещё раз накрыл своей ладонью.

Петра, казалось, замерла, не отводя от неё взгляда. Наклонившись к дочери, Гарри бережно закрыл ей глаза, поразившись, какой всё ещё горячей была её кожа.

– Можешь открыть окно, Гарри? – попросила Петра.

– Да, конечно.

Он открыл окно, и комната наполнилась утренними птичьими криками. Повернувшись к Петре, он увидел, что она забралась на кровать и прижимает Грейс к себе, словно сила материнской боли сможет её вернуть.

– Гарри, – сказала она наконец, повернувшись, не глядя ему в глаза, – похорони её, когда я буду спать. Я не выдержу.

Он выкопал две могилы, настолько глубокие, насколько хватило сил. Одну – в пятидесяти ярдах от дома, где земля была рыхлой и где не мешали корни деревьев. Копая, он видел вдали босые ноги Мунка, отсюда казавшиеся белыми. Ему казалось безумным, что одна смерть стала расплатой за другую. Он ясно слышал, как Петра с негодованием отмела бы прочь эту мысль. Но каждый раз, видя в траве босые ноги, он вспоминал, и становилось страшно.

Завернув Грейс в чистое полотенце, он уложил её на дно. Закапывая, отводил глаза и знал, что никогда не сможет забыть мягкий стук комьев земли, падавшей сверху.

Ему казалось, будет правильно вырыть могилу Мунка за пределами их территории. Он выкопал её на той стороне дороги, что вела к обеим фермам, из последних сил стараясь сделать как можно глубже. Солнце стояло уже высоко, когда, взвалив большое тело Мунка на телегу, он катил её к яме, думая, что случайный прохожий увидит в нём убийцу; увидит в нём того, кем он стал. Сколотив грубый крест из двух деревяшек, он вкопал его в маленький холмик над Грейс, потом, заглушая в себе тревогу, поставил крест и на могиле Мунка. Он не смог найти сил написать имя на кресте Грейс, но на кресте Мунка выцарапал ножом, чтобы никто не смог упрекнуть его, что он сохранил убийство в тайне.

Вефиль

После завтрака вымывшись в маленькой купальне у реки – благодаря печному отоплению здесь было намного теплее, чем в домике, – Гарри не удержался, чтоб не взглянуть на бурный поток Атабаски, кружившийся за маленьким окном, и вновь не предаться тревожным мыслям, какие у него вызывало это зрелище. Он смотрел на реку и за завтраком, который молча разделил с Урсулой. Атабаска завораживала, как могло бы море, но смотреть на неё было труднее, потому что плещущие морские волны удерживали взгляд на одном месте, тогда как, любуясь мощной рекой, постоянно приходилось переводить его от одного берега к другому.

Прежде чем занять своё место среди джентльменов хора, как про себя назвал их Гарри, Мейбл подошла к ним с Урсулой, несколько минут постояла, тоже глядя на реку, и, казалось, озвучила его мысли.

– И время, как бурный поток, уносит своих сыновей, – сказала она и вздохнула.

– Что скажешь о вчерашнем вечернем чтении? – спросил Гарри Урсулу, когда Мейбл, отчаявшись вовлечь его в разговор, вернулась к привычной аудитории.

В тёмном платье с белыми манжетами и воротничком, с длинными чёрными волосами, спадавшими каскадом, Урсула напоминала исполненную трагизма гувернантку из мелодрамы. Она откусила краешек тоста, чем очень напомнила Винни, и с неожиданной страстью сказала:

– Терпеть не могу это слово. Бердаши.

– Не помню, чтобы Гидеон его употреблял.

– Мужчина в женской одежде, выполняющий самую грубую и унизительную работу, – процитировала она. – Только сейчас посмотрела в словаре. Так священник велел называть меня в школе.

– Это не… индейское слово?

Она ласково улыбнулась.

– Мне нравится, когда ты заикаешься. Нравится, что ты немного не уверен в себе. Большинство людей так самоуверенны. Нет. Нет, не индейское, – ответила она, глядя на Бруно и Мейбл, выходивших из комнаты; все улыбнулись друг другу, как две семейные пары, что отдыхают в одном отеле и встречаются лишь за обеденным столом. – Думаю, это офранцуженный арабский. Невольник-проститутка.

– О господи. А как вы их называете?

Она произнесла так тихо, что он с трудом разобрал, слово на индейском языке, прозвучавшее как айярквоо .

– Дословно перевести не могу. Это слово может означать того, кто и мужчина, и женщина, и того, кто ни мужчина, ни женщина. Того, в ком две души. Многие называют таких Двуликими. Ты – Двуликий, Гарри.

– Я?

– Я поняла это сразу же, как ты впервые со мной заговорил.

Гарри улыбнулся и понадеялся, что улыбка вышла добродушной, а не насмешливой.

– Уверяю тебя, я всегда чувствовал себя мужчиной. У меня никогда не возникало ни малейшего желания надеть платье.

Она чуть заметно приподняла чёрные брови, и он вспомнил, как обвивал ногами талию Пола тогда, в пруду, как приятно было, когда Пол крепко обнимал его в кровати. Вновь встретившись взглядом с Урсулой, он непостижимым образом ощутил, что это она вызвала два образа в его памяти.

– В глубине души ты Двуликий, – прошептала она, будто вручая тайный амулет. – С женщинами тебе проще, чем с мужчинами. Общаться, я имею в виду.

– Думаю, да.

– Они бессознательно доверяют тебе, потому что чувствуют – ты не такой, как другие мужчины.

– Урсула, право, я не знаю…

– Я знаю, – это было утверждение. Вздохнув, Урсула добавила: – Это настоящая удача и настоящее проклятие. Ты сильнее других вот здесь, – кончиком указательного пальца она легонько постучала его по лбу, – но тебе постоянно приходится смотреть вдаль. Ты так много смотришь, что не успеваешь жить. Ты выбрал ивовые прутья, а не лук и стрелы, но никто не сказал, что нужно выбрать только одно.

– Не совсем понимаю, – признался Гарри. Его взгляд по-прежнему был прикован к уносившимся волнам. Словно читая его мысли, Урсула пробормотала: