Фернандо Намора - Огонь в темной ночи

Решившись наконец приподнять завесу над тайными огорчениями творческой личности, Сеабра принялся болтать о всякого рода трудностях, неизбежных при написании романа, посвященного современности.

— Трудности, говоришь? — вступил в разговор Жулио. — А я, признаться, был уверен, что такой пустяк давно перестал вас тревожить.

Сеабра побагровел и, опасаясь, что Жулио может заманить его в ловушку, предпочел промолчать, пожав плечами, хотя никто не понял значения этого жеста. Это был его обычный прием, и Сеабра прибегал к нему, чтобы опорочить любой убедительный довод, опровергнуть который было, как он инстинктивно чувствовал, ему не под силу.

Жулио усмехнулся. Красивые слова, притворство, наивность. Ему вдруг стало жаль этих эрудитов, неспособных устоять на ногах после крепкого удара кулаком или стакана водки; они громогласно отвергали формулы прошлого и заменяли их новыми, в сущности, не менее условными. Он не доверял тем, кто взывал к народу из прекрасного далека. Для него единственный способ глубоко осознать проблемы заключался в том, чтобы испытать их на собственной шкуре. Вероятно, это было таким же примитивным упрощением, как речи крестьянки из его деревни, но думать иначе он не мог. Разве такой хитрый и искушенный в житейских делах паренек, как Сеабра, станет когда-нибудь мужественным борцом? Сумеют ли выдержать суровое испытание болтливые завсегдатаи вечеров у доны Марты? Скоро ли жизнь выбьет из них одним ударом позерство и верхоглядство, заставляющее их провозглашать гениальными любые стихи, где говорится о картошке или каких-нибудь конкретных мелочах повседневного быта? И не составляют ли эти стихи, декламируемые за чашкой кофе, весь их вклад, пылко заинтересованных в лучшем будущем? Ему хотелось спросить, могут ли они хотя бы определить по внешнему виду картофельное поле…

Забавляясь смущением Сеабры, Эдуарда проговорила:

— Однажды во время путешествия мне встретился один субъект, который с искренним огорчением признался другу, что неоконченный роман докучает ему гораздо больше, чем хроническая зубная боль. Разумеется, Сеабра, это к вам не относится… — Сеабра, точно кролик, оттопырил верхнюю губу и повернулся на стуле, чтобы взять книгу. Он хотел дать понять, что его не интересует болтовня развязных девиц. — Так вот, этот самый тип, кстати говоря, он презабавно за мной ухаживал, объяснил, что в романе у него есть дюжина персонажей, ожидающих, чтобы автор решил их судьбу где-нибудь на трехсотой странице, но ни одна стоящая идея не приходит ему в голову. Вы только вообразите… Двенадцать персонажей в ожидании смертного приговора! Представьте себе перекресток, куда со всех сторон съехались автомобили, они нетерпеливо гудят, а регулировщик не разрешает проехать… Вот друг нашего романиста слушал, кивал головой и наконец с невозмутимым спокойствием посоветовал: «Придумайте, мой милый, развлекательную поездку на большой комфортабельной яхте… Соберите их там всех вместе. Вдруг на море появляются волны… кораблекрушение… И проблема решена. Утопите самых несносных. А остальных пускай подберет спасательная шлюпка». Может быть, Сеабра, эта незатейливая историйка и вас натолкнет на мысль… Есть много видов кораблекрушений, чтобы разрешить всякого рода трудности.

Никто не засмеялся. Девушка с недоумением и обидой огляделась по сторонам. Она была абсолютно уверена, что блеснула остроумием, но разве этим олухам понять утонченный юмор? Ее взяла такая досада, что она даже поджала под себя ноги, которые все время выставляла напоказ.

— Чего нам не хватает, так это человеческого тепла, правдивости! — воскликнул Луис Мануэл, словно обвиняя всех в грехе чрезмерной интеллектуальности.

Дона Марта утратила к разговору всякий интерес. Гости сына были накормлены, и теперь ее миссия окончилась. Теребя Дину за манжетку, она с недоумением протянула:

— Человеческое тепло… Наверное, вы по кафе знаете, что это означает?

Луис Мануэл добродушно улыбнулся. Но дону Марту, которая нервно поглаживала кожу на щеках, возмутило, что сына так трудно задеть за живое, и она нанесла новый удар:

— Думаю, вам не часто удается встретить Луиса в кафе…

— Тебя это не касается, мама, — оборвал ее сын.

Наступила тягостная пауза. Несмотря на свое поражение, Эдуарда не могла смириться с ролью обиженной зрительницы; она решила воспользоваться случаем и не мешкая предложила сигарету Зе Марии и другим гостям.

— Что же вы колеблетесь? Представьте себе, что это трубка мира. Все недоразумения надо разрешать.

Сеабра поддержал ее попытку восстановить мир, умоляюще глядя на хозяйку: пусть она отнесется снисходительно к промахам этой деревенщины.

— Да ведь никакого недоразумения и не было, друзья! — запротестовал Луис Мануэл. — Вы положительно становитесь смешными. Жулио по обыкновению взял быка за рога, он затронул одну из основных проблем наших дней — о позиции художника в современном обществе.

— Ах, вот в чем дело, а я-то думала, что вся проблема в несварении желудка, вызванном сбитыми сливками, — съязвила Эдуарда.

Зе Мария, словно пробудившись от сна, стукнул кулаком по ручке кресла.

— Поработать мотыгой — вот что необходимо этим вашим прогрессивным литераторам! А потом пусть пишут.

Эдуарда немедленно протянула ему зажигалку, заставив тем самым замолчать, чтобы приостановить поток крамолы.

— Но ведь мы ратуем за свободное от компромиссов и сентиментальности сознание, — снова вступил в спор Луис Мануэл. — Нам надоели, надоели эти личности, что находятся в плену своих собственных огорчений. К чему нам нужны эти всезнайки? Их личный опыт, пусть даже поучительный, полный драматизма, — это воздушный шар, надувающийся каждый день так, что чуть не лопается. Туда ничего больше не влезает. Человек, наполняющий мир своим отчаянием, — трус или неудачник. — Абилио, весь превратившись в слух, не пропускал ни одного его слова и, к своему удивлению, заметил, что отдает теперь предпочтение не Жулио, а Луису Мануэлу. — Личный опыт каждого из нас, гипертрофированный эгоизм или чрезмерная чувствительность всегда наносят ущерб интересам коллектива.

Луис Мануэл на мгновение замолчал, почесывая редкий пушок на подбородке. Он обдумывал только что сказанные слова. Внезапно он заговорил, и с такой решимостью, с такой убежденностью, будто вокруг не существовало ничего другого, кроме его размышлений и нетерпеливого ожидания публики.

— Несомненно, интеллектуальная жизнь требует определенной позиции со всеми вытекающими отсюда эксцессами, в том числе неизбежной маскировкой и догматизмом. Сюда можно даже присовокупить ваше обвинение в неестественности, не возражаю. А вы… — Обращая свои возражения прежде всего к Зе Марии, Луис Мануэл смягчил строгое выражение лица добродушной улыбкой. — А вы, так называемые всезнайки, ограничиваетесь в конце концов тем, что осуждаете любую позицию. Неужели так уж важна позиция писателя? Какое значение имеет позиция? Важно то, что за проблемы мы задумали разрешить, поставив на службу весь свой нерастраченный умственный потенциал! Превратить собственные горести в сюжет для литературного произведения означает упразднить их как таковые. Кто спекулирует на страданиях, тот уже не страдает.