Фернандо Намора - Огонь в темной ночи

— Эй, ребята!

Все вскочили со своих мест при его приближении. Со стороны Зе Марии, однако, этот жест не выражал почтения, ибо он признался, процедив сквозь зубы, Луису Мануэлу:

— Я уже его не выношу. Тоже мне гений. — И, прощаясь, громко спросил поэта: — Ну и как деревня?

— Деревни уже нет. На этот раз лоточники расхваливали свой горох под моим окном. И по пятнадцать то-станов за килограмм. Горох с доставкой на дом, моя дорогие, в деревне! И по пятнадцать тостанов! Чего вы еще хотите? Не вынес — вернулся в город.

— И хорошо сделали. Горох здесь дешевле.

Луис Мануэл и другие, удивленные и возмущенные, слушали дерзости Зе Марии. Все они сочли себя обязанными извиниться за это перед поэтом, как только их друг ушел.

— Сколько времени вы пробудете среди нас, маэстро? — с уважением осведомился Сеабра. — Много написали?

Старый поэт снял шляпу. Его глазки поблескивали. Провожая взглядом фигуру Зе Марии до двери, прежде чем ответить, он прокомментировал:

— Надеюсь, жена этого вашего друга была ему верна во время моего отсутствия, не так ли? — И, внезапно повернувшись к Сеабре, сказал: — Стихи, мой дорогой? Я оставил там свою большую и единственную поэму: океан! — И, обескураженный, облокотился на газету.

— Куда это скрылся Жулио? — спросил Абилио, размышлявший о чем-то своем.

— Пусть это тебя не беспокоит, — сказал резким тоном Сеабра. — Ты еще кое-чего не понимаешь.

То была фраза, предназначенная для ребенка!

— Есть какие-нибудь известия о нашем Сезаре? Я хотел сказать… о Жулиусе Сезаре, — вмешался поэт.

— Никаких. Где-то путешествует недалеко, — ответил Сеабра.

«Секреты. Всегда секреты, даже когда для этого нет причин», — размышлял Абилио. Но уход Жулио, сопровождаемого тем незнакомцем, вызвал в нем беспокойство. Он питал неприязнь к незнакомцам. Он опасался, что какой-нибудь пришелец завладеет одним из его друзей, особенно если этим другом был Жулио. Их дружеские отношения, основанные на привычках, привязанности, общих мечтах, принадлежали только им одним, другие не имели к ним никакого отношения. Пусть они и впредь держатся подальше. Абилио никогда не доверял этим залетным птицам. Однажды один из таких типов с авторитетным видом прибыл в Коимбру только для того, чтобы предупредить их о том, что они должны отдалить от себя, как отщепенца, прекрасного товарища, поэта, утонченного и наивного юношу, про которого никто не мог с уверенностью сказать, дремал ли он или мечтал, стоя на ногах, таким далеким он казался от того, что происходило вокруг него. Жулио, однако, проявил дерзкое непослушание и заявил, что прежде следует предоставить этому товарищу возможность защититься от обвинений. И он защищался, да, но довольно слабо. Все, выслушав его, уверенные, что за подозрениями скрывалась затаенная злоба, рассудили, что он заслуживал их доверия и дружбы; однако после случившегося он уже не был таким, как ранее. Замкнулся в себе. И однажды стало известно, что его поместили в больницу.

Иногда Абилио тревожили предчувствия, что Жулио не был откровенным до конца ни с кем из них. И что того хуже — Абилио подозревал, что истинными, единственными друзьями его были вот такие странные люди, находившиеся далеко отсюда, которые приезжали и уезжали, как порывы ветра. О, если бы он мог доказать ему, что здесь, в этой группе, он найдет товарищество, которое он так превозносил! Но как? И когда, например, в Коимбре появился тот смуглый, овеянный ореолом славы парень, которого не смогли согнуть никакие тюрьмы и который показывал при закрытых дверях рубцы на спине от побоев, нанесенных сбирами, он захотел, чтобы случилось что-нибудь такое, что позволило бы ему также стать героем, преследуемым, товарищем, достойным того Жулио, у которого было что сообщить и что он держал при себе, поскольку не доверял друзьям, окружавшим его. Но какие нелегальные сведения хранил Жулио? А может быть, он знал намного меньше того, что им казалось, — не больше Сеабры, не больше остальных?

Во время одной из вечеринок в комнате Зе Марии Сеабра принялся рассказывать о смелом переезде по горной цепи Лоза в автомобиле, нагруженном бомбами. Водителю сказали, что он повезет дыни. Поэтому, не подозревая об опасности, которая ему угрожала, он позволял машине подскакивать на ухабах; и при каждом толчке пассажиры ожидали катастрофы. «Дыни будут доставлены в хорошем состоянии?» — спросил один из них. «В хорошем, если мы тоже приедем», — ответил самый спокойный из них. Жулио холодно прервал его рассказ на полуслове.

— Прекрати. Ты не был там и потому не знаешь, как все происходило.

Сеабра не был там, но, рассказывая историю, опустил эту деталь: заметив впечатление, произведенное на слушающих, он вообразил себя одним из загадочных участников этого смелого поступка.

Да, все они жаждали стать активными, бесстрашными участниками борьбы за свое будущее. Только трусы могли держаться вдали от событий. Мир переживал исторический момент. Война против Гитлера была войной против фашизма, где бы он ни был и какое бы обличье ни принимал; эта борьба была зарей будущего. Живя в провинциальном городке и не предпринимая никаких действий, они чувствовали себя дезертирами. И поэтому выдумывали истории, которые, будучи такими желанными, становились как бы реальными. Необходимо было снова что-то предпринять, но одного желания было уже недостаточно. Иногда по ночам, перед приближением рассвета, ими овладевало предчувствие, что они станут свидетелями более важного события, чем еще один рассвет, события, которое изменит лицо мира. И это ожидание больших событий проявлялось во всем: Упавший с дерева лист, шум бриза, убегающий вдаль автомобиль, выстрел. Когда они возвращались домой, то ожидали услышать этот выстрел в могильной тишине. Но напрасно. Даже полицейские не преграждали им путь. Никто не воспользовался их готовностью к самопожертвованию. И они уставали от напрасного ожидания. Поэтому каждым преследуемым и замученным борцом, каждым самоубийцей, бросившимся из окна тюрьмы, с тем чтобы отчаяние не вынудило его стать предателем, они оправдывали свои неудачи, ощущая в то же время еще сильнее свою бесполезность. И тогда все средства годились для того, чтобы отсрочить необходимые действия.

О чем они говорили с поэтом в течение этого времени? Он, казалось, остался неудовлетворенным. Пережевывал инцидент с Зе Марией или свои воспоминания о деревне?

Официант вытирал пустые столы, бросая многозначительные взгляды на эту группу скромных и запоздалых клиентов.

Ночь неохотно вступала в свои права, медленно и неопределенно.

Снаружи раздался свист. Наконец-то пришел Жулио. Он был один.

— Ну что? — спросил Сеабра, который сидел как на угольях.