Фернандо Намора - Огонь в темной ночи

Мариана закрыла дверь. Она почувствовала себя беззащитной, несчастной, нерешительной. Но в этот момент должно было свершиться что-то важное. Она знала это. Знала! Или она смирится со своей слабостью, или, наоборот, укрепит волю и веру так, чтобы ничто уже не смогло поколебать их. Там должна была происходить борьба; там, в ее комнате, в семейном кругу, среди друзей, в университете, а не вдали, не в этом жалком желании побега, который столько раз был для нее соблазном, но не осуществился из-за отсрочек и малодушия.

Дождь испортил вечер. Город погрузился в туман. Но Силвио любил дождь; в такие дни между ним и внешним миром существовала гармония, хотя и ненадежная, благодаря которой воображение, не встречавшее никаких преград, позволяло ему представлять себя одновременно в роли разных персонажей: героя из прочитанной накануне книги, тростника из последней написанной им поэмы. В такие дни он мог наконец слиться с окружающим миром и чувствовать себя в нем деревом, которое не может обойтись без корней в почве.

Именно поэтому он с радостью посмотрел на книгу «Домашний дневник», которую мать принесла ему из комнаты, где она шила, будто своим выбором заставляла его поверить, что знала его вкус как читателя. Силвио наугад открыл дневник, а затем осторожно положил на него книжечку сонетов. Мать ничего не заметит со своего места; что касается сеньора Мендосы, то тот уже закрыл глаза, собираясь вздремнуть. Вокруг царила атмосфера примирения.

— Почему у тебя испачкано пальто?

Это касалось его? В силу привычки он поспешно спрятал томик стихов. Мать, глядя на него, ожидала ответа.

— Наверное, из-за дождливой погоды.

Удовлетворенная ответом, она вернулась к своему вязанью.

Дождь стал слабее. Казалось, небо плакало.

Поэзия! И те невоспитанные коллеги по отделу, которые, узнав о неудачах «непонятого поэта» (как он сам себя называл), окрестили его «конторским поэтом», надев ему на голову венок из листьев батата! Безжалостные глупцы, они никогда не смогут понять его. Что сказали бы они об этом дождливом вечере?

Почему на ум приходили такие строчки? Изменчивая серая погода принесла их. Такая погода иногда напоминала женщину; тоску женщины. И Силвио вспомнил ту девушку, которая разносила судки по комнатам студентов и с которой он попытался заговорить.

«Чего вы хотите от меня?» — презрительно, с вызовом спросила она. Он не смог ответить ей. Он почувствовал себя смешным! С того дня он любовался ею только издалека. Пожалуй, он никогда больше не осмелится подойти к ней.

Что он мог ждать от этой девушки? И чего бы он хотел от женщины? Городские девушки думали только о студентах; если они и отвечали на преданную любовь других юношей, то быстро разочаровывались в них. Даже в любви они, студенты, занимали привилегированное положение.

Но Силвио не терял надежды. Появится женщина, которая будет ждать его. Она еще не признала его в бесцветной толпе, в очках в светлой оправе, застенчивого, но придет день, когда его книга вызовет восхищение им во всем мире!.. Если бы эта худенькая девушка, например, разгадала в нем поэта, разве бы она вела себя так? Она была печальной, хрупкой, такой, какой он рисовал в своих мечтах женщину, предназначенную ему судьбой. А если бы он испытал ее? Если бы он показал ей стихи? Если бы он открыл ей все свои сокровища, о которых другие не знали или над которыми насмехались?

— Все же где ты так его испачкал?

— Ты о чем, мама?

— О твоем пальто, сынок.

Только сейчас он заметил, что дождь кончился.

— Тебе не кажется, что хижина Карлоса Нобреги восхитительна? — спросила Эдуарда, наступив на ромашку.

Зе Мария с недовольством посмотрел на смятый цветок.

— Я уже ее видел.

— Какой он странный человек! Почему ты не привел меня сюда раньше? — И, не ожидая ответа, побежала вниз по склону. Теперь уже издали она воскликнула: — Деревья, запах земли, бесконечное небо! И все это будет сегодня нашим!

Эдуарда была счастлива. И он хотел бы чувствовать то же самое! Но нет. Ему досаждали ее голос, ее жесты. Ему досаждала эта бесстыдная навязчивость, хотя, если бы в той же ситуации с ним была другая женщина, может быть, ему было бы это приятно. Мысль о прогулке была, пожалуй, наихудшим вариантом, какой можно было придумать. Еще хуже того ребячество Жулио и Марианы, уединившихся в другом уголке леса.

— Ты идешь или нет? — Она заставляла его разделить ее восторг, возвращаясь назад, чтобы показать ему на вершине синих гор стройную колокольню в деревушке. — Она напоминает нормандскую церковь, ты не находишь?

— Я никогда в Нормандии не был.

Она раздраженно посмотрела на него, но не возразила. Настроение у нее, однако, испортилось.

— Тебе не хочется идти дальше?

Неужели Эдуарда еще ничего не поняла? Когда они оставались наедине, тотчас чувствовали себя беззащитными, им уже нечего было сказать друг другу; необходимо присутствие друзей, чтобы избежать этого чувства стеснения.

— Невыносимая погода, — попытался оправдаться он. — Я не выношу такое жгучее солнце.

Эдуарда, погрустневшая, неторопливо вернулась к тому месту, где он ожидал ее.

— Пожалуй, ты прав. Погода неустойчивая.

Теперь каждый из них ждал, кто же возьмет на себя инициативу солгать; каждый из них уже по привычке прибегал к этой уловке, чтобы избавиться от чувства раздражения, вызванного тем, что они находились вместе.

Однако в этот вечер глаза Эдуарды сияли радостью и искренностью.

— Я вспомнила сейчас, что договорилась пополдничать со своими подругами по колледжу. Как ты считаешь, мы можем позвать их?

— Кого?

— Мариану и Жулио. Я их уже потеряла из виду.

— Не стоит. Оставим их в покое. Они к тому же, кажется, хотят именно этого…

Эдуарда, заметив, с каким раздражением посматривал он на хижину Карлоса Нобреги, спросила:

— Ты не хочешь вернуться к остальным?

— Они, должно быть, лучше чувствуют себя без моего присутствия. Идем прямо домой, а потом уже решим, куда мы отправимся с твоими подругами.

— Но ты, наверное, не захочешь видеть их!..

— А!.. — сказал он, растягивая это восклицание и наполняя его оскорбительным смыслом. Она, пожалуй, поймет, что хотел он сказать, хотя Эдуарду вряд ли уже интересовало, раздражен он или нет.

— Если я смогу, то представлю их тебе, — промолвила она. — Может случиться, они захотят познакомиться с тобой. Узнать, как мы живем, о чем думаем, я-то знаю!.. Наш брак заинтриговал многих… — И холодно посмотрела на него.

В тот вечер он намеренно топтал ее пыл, ее желание быть наконец самой собой. Зе Мария избегал ее взгляда, в котором сквозила гордость, а ему ее так не хватало. Глаза Эдуарды, казалось, уже не нуждались во лжи. «Что же ее все-таки привязывает ко мне?» Быть может, жажда внешнего успеха, желание превратить интимные отношения в спектакль? Отпечаток показного лежал даже на ее религиозных убеждениях. Разумная католичка! Он знал, что это означает, он слышал это из многих уст.