Николай Фробениус - Застенчивый порнограф

— Недавно.

Она тихонько подошла и встала за моей спиной:

— Ведь ты не из П., не правда ли?

Я повернулся к ней.

— Почему ты так думаешь? — улыбаясь, ответил я.

Она пожала плечами:

— Сама не знаю. Ты не похож на местного.

— Я всегда жил здесь.

Она придвинулась ко мне чуть ли не вплотную. От нее пахло лимонадом и яблоками. Мы стояли и смотрели друг на друга.

— Хочешь посмотреть другие снимки?

— Нет.

По дороге из студии я пытался обдумать ситуацию, но почему-то думал лишь о ее платье на фотографии. Такого унылого платья я еще не видел. Мне хотелось сказать ей, какой печальной она в нем выглядит, но казалось, будто все слова, которые я собираюсь произнести, уже сказаны кем-то другим.

— Между прочим, я должна дать тебе вот эту фотографию.

— А что это за фотография?

— Это тебе от Виго.

Я взглянул на снимок: Виго Мартенс в ванне.

Пиа улыбнулась.

Я перевернул фотографию.

«Чувствуй себя как дома».

Пиа запрыгала вниз по ступенькам. Я стоял у двери в спальню с фотографией в руке. Ее хрупкое тело замелькало на винтовой лестнице. И мне показалось, будто она прошептала:

— Увидимся позднее.

Я думал про шило, когда сидел на кровати, когда лежал в постели, когда смотрел на холмы, на то, как ветер, завихряясь, гонит песок и щебень вдоль дорожки. Я думал про шило, когда лежал в шикарной ванне и ждал, что лицо Мартенса вот-вот вынырнет на экране.

Время от времени я чувствовал, как тишина дышит во мне, словно глубоководная рыба или невидимое легкое. Я замер, тишина заполнила все мое тело, я закрыл глаза и заскользил в никуда. Больше никто не говорил, никто не размышлял, никто ничего не делал. В тишине ничто не шевелилось, я слышал лишь свое дыхание. Экран в спальне начал показывать фотографии, черно-белое порно без лиц. Каждую двадцатую секунду появлялась новая картинка. Я с тревогой смотрел на экран, думая, что вот-вот снова покажется белобрысая голова Виго Мартенса. Я сидел и бесконечно долго ждал, словно надеясь, что этот болтливый дьявол может разом положить всему конец — поездке в П. и пребыванию в этом доме. Между тем, я начал пристальнее рассматривать фотографии. На всех снимках было одно и то же тело. У этой женщины был шрам на колене, родинка на бедре и еще одна родинка на левой груди. Ее маленькие ножки что-то напомнили мне. Снимки менялись через равные промежутки времени. Увидев ее ноги в третий раз, я понял наверняка. Маленькие ноги. Тело Юлии стало неизвестным ландшафтом. Она не была самой собой. Она стала атласом. Ландшафт ее тела был помещен в атлас с черно-белыми снимками. Я не знаю, Сара, что он имел в виду, но мне было невмоготу смотреть на это.

Ноги. Руки. Бедра. Подмышки. Коленные чашечки. Живот. Груди. Зад. Затылок. Пупок. Ступни.

Но ни на одном снимке не было лица. Я подумал о диафрагме, отрезавшей плоть Юлии.

На экране появилось приторно-смазливое лицо Пии.

— Думаю, тебе понравится мое предложение, — прощебетала она.

— Почему ты так решила?

Она засмеялась, но смех прозвучал как икота.

— По-моему, снимки будут отличные.

— А почему?

— Сейчас пойду наведу марафет, и ты посмотришь.

Она замолчала.

А я посмотрел на холмы.

— Чуть погодя я приду в студию, — сказала она и пошла к двери.

Я кивнул.

— Между прочим, — сказала она и снова повернулась к камере, — Виго сидит в кухне. Он хочет поговорить с тобой.

Я никогда не обдумывал, как ослеплю его, Сара, никогда не думал об этом как о чем-то реальном. Теперь я думаю, что это будет трудно.

А сейчас, Сара, я должен идти. Я сложил листки и сунул их для верности под футболку.

Милая Сара.

Море спокойно, качки нет. Это ты можешь видеть по моему почерку. Название корабля — «Секонда». Он бело-голубой и вовсе не похож на судно, на котором я приплыл в П. три года назад. Этот корабль намного больше. Я лежу в грузовом отсеке трейлера между ящиками с видеофильмами и журналами. Мы уже далеко в открытом море. Здесь, в трюме, стоит целый ряд трейлеров. Шоферы ходят взад-вперед между машинами, чтобы занять денег или отдохнуть в кабине. Через тридцать шесть часов корабль придет в порт Одера, а затем грузовики разъедутся по своим маршрутам. Я нашел путевой лист, когда прокрался в трюм. Я уезжаю от всего — от экранов П., от семьи Йонсен, которые понятия не имеют, куда подевался их приемный сын. Может, когда-нибудь я пошлю им открытку со словами: «Спасибо за все». В просвете между ящиками мне видна часть кабины и время от времени мелькают шоферы. Они, поди, поднимаются на первую палубу поддать в кафе, лица у них красные и опухшие. Водитель трейлера, где я прячусь, молодой парень со светлыми пушистыми волосами. Он не знает, что везет в своем фургоне зайца, и никогда не узнает. В Одере я тут же смоюсь.

Здесь жарко. Наверное, погода, переменилась. После шторма наступила жара. Сейчас ночь. Прямо под трейлером то и дело стучит какой-то агрегат, наполняя трюм грохотом. Время 02.16, мои часы тихонько тикают. Я пишу при свете карманного фонарика, который нашел в машине. Шофер, наверное, скоро примется его искать. Вокруг темно, как в кармане.

Тебе, Сара, поди, интересно, как я попал сюда и вообще что случилось. Я не могу рассказать все подробно, потому что здесь очень тяжело писать.

Милая Сара, ты наверняка понимаешь, что я имею в виду, когда говорю: этому никогда не будет конца. Нынче ночью это приснилось мне впервые за три года. Я уже начал об этом забывать. Я каждый день думал о человеке, который убил Юлию, но не вспоминал ее, удары, кровь, бетонный пол. Думал только о нем. О том, что я сделаю с ним. Но сегодня я проснулся рано в трейлере и не мог думать ни о чем, кроме одной истории.

Эта история похожа на вымысел.

Хочешь ее послушать?

Однажды давным-давно двое детей стали свидетелями сцены, в которой участвовали человек с камерой, обнаженная фотомодель и еще один человек, наблюдавший за ними и стиравший пот со лба. Дети лежали на чердаке и подглядывали. Они смотрели на голую модель, на ее груди, на пучок рыжих волос между ляжками. Дети улыбались друг другу, чувствуя, как у них в низу живота ползают мурашки. И отчего бы это? Человек с камерой сделал много снимков, он заставлял модель проделывать странные вещи, и дети начали плакать. Но их никто не слышал. Человек с камерой был занят, он снимал голую женщину. Модель была занята, выполняя то, что ей велел фотограф. Она закрыла лицо руками, не желая показать, что ей больно. Человек, который стоял в тени, пялился на голое тело. Дети плакали. Их никто не слышал. Потом мальчик перестал плакать. А может, он вовсе и не плакал. Может, плакала только девочка. Мальчик не плакал. Он смотрел вниз на человека с камерой. Человек сделал много снимков. Модель тихо плакала. Девочка тихо плакала. Мальчик думал о человеке с камерой. Он думал о том, что это злой человек. «Зло похоже на солнце, — думал мальчик, — оно светит так же ярко, как солнце, и люди стремятся укрыться под деревьями, в тени домов, потому что боятся обжигающих лучей. Я хочу убить солнце». Когда мужчина израсходовал пленку и модель перестала плакать, мальчик вышел из укрытия. Он стал говорить с человеком, с этим злым человеком, с солнцем. Посмотрев на большого мужчину, мальчик понял, что не сможет убить его. «Я хочу быть таким, как ты», — сказал мальчик. Мужчина улыбнулся и потрепал его по голове. «А почему ты этого хочешь?» — спросил он. «Потому, что ты сильный и делаешь страшные снимки. Потому что ты такой же сильный, как солнце». Человек с камерой улыбнулся. «Сначала ты должен потренироваться». — «Потренироваться?» — спросил мальчик. «Ты должен много лет фотографировать все, что красиво, — ответил он, — а уж потом снимать крутое». — «Я хочу снимать только крутое, — ответил мальчик, — я ненавижу все красивое». Человек с камерой покачал головой и засмеялся. «Не годится ненавидеть красивое, — сказал человек и потрепал его по голове, — там, откуда я родом, любят все красивое. Мы любим красивое так сильно, что забыли: ужасное, непристойное тоже красиво. Непристойное Бог создал, чтобы люди обнаружили красивое. Если повсюду было бы лишь прекрасное, люди не знали бы, что такое непристойное». — «Значит, Бог создал непристойное, чтобы соблазнять слабых?» — «Не знаю», — ответил человек с камерой и пошел прочь. Но мальчик последовал за ним, потому что хотел быть таким же сильным, как солнце, и не думал больше о девочке, которая лежала и плакала.