Джеймс Болдуин - Комната Джованни. Если Бийл-стрит могла бы заговорить

– Я возьму, – сказала я. – А ты, желтая сука холощеная, ты у меня поговори еще, дождешься, что я и о тебе позабочусь.

Она, дура, уперла руки в боки, но Эрнестина стала между нами и сказала нежным голоском:

– Адриенна! Деточка! Послушай меня, милашка. А, золотце? А, киска? – Она легонько коснулась ладонью щеки Адриенны. Адриенна вздрогнула, но не двинулась с места. Эрнестина не отняла руки и легонько поиграла пальцами по ее щеке. – Ах ты киска! Я как увидела тебя в первый раз, красавица, так и прельстилась твоим кадыком. Он мне по ночам снится. Знаешь, как бывает, когда прельстишься чем-нибудь? Хоть ты, наверно, никем и ничем по-настоящему не прельщалась. Ведь правда? Не видала, как он у тебя ходит, твой кадык? Ведь правда? А я видела. И сейчас вижу. До чего же это восхитительно! Не могу решить, радость моя, что мне хочется больше – вырвать его у тебя из глотки когтями или зубами… о-о-о!.. или выковырять, точно косточку из персика! До чего же он хорош! Усекла, киска, с кем имеешь дело? Так вот, только тронь мою сестру, я мигом соображу, как мне действовать. Ну?.. – Она отошла от Адриенны. – Тронь. Ну-ка, тронь, милочка! Сними оковы с моего сердца, освободи меня.

– Чувствовала я, что не надо было приходить, – сказала Шейла. – Чувствовала!

Эрнестина перевела взгляд на Шейлу и смотрела на нее в упор, пока та не подняла глаз. Тогда Эрнестина засмеялась и сказала:

– Боже мой, господи! До чего же у меня грязное воображение! Вот не думала, Шейла, что ты способна на такие мысли!

И тут неподдельная ненависть будто выдула весь воздух из комнаты. Произошло нечто непостижимое, не имевшее никакого отношения к тому, что происходило между нами. Мне вдруг стало жаль обеих сестер, но Эрнестина их не пожалела. Она стояла все на том же месте, одной рукой подперевшись, другую свободно опустив вдоль тела, бегали из стороны в сторону только ее глаза. Она была в серых брюках и в старой кофточке, ненакрашенная, волосы растрепанные. Она улыбалась. У Шейлы был такой вид, точно она ни дух перевести, ни стоять на месте не может, точно ее тянет кинуться к матери, которая так и осталась сидеть в кресле. Адриенна – широкобедрая, в белой кофточке, в коротком облегающем жакете и на низких каблуках. Волосы у нее были расчесаны на прямой пробор и на затылке стянуты белой ленточкой. Она уже не подпирала бока руками. Кожа у нее, густо-желтого оттенка, потемнела, пошла пятнами. Лоб был точно смазан маслом. Глаза тоже потемнели, и сухая кожа отторгла косметику. Теперь стало ясно, что Адриенна не так уж хороша собой, что ее лицо и тело огрубеют и расплывутся с годами.

– Пойдем, – сказала она Шейле. – Пойдем отсюда, от этих сквернословов, – и сказано это было даже с достоинством.

Они обе подошли к матери, которая, как мне вдруг стало ясно, свидетельствовала и охраняла их чистоту.

И миссис Хант встала – странно спокойная.

– Я уверена, – сказала она, – что вы довольны тем, как воспитали своих дочерей, миссис Риверс.

Шерон тоже казалась спокойной, но было в ее спокойствии что-то вроде удивления и растерянности. Она посмотрела на миссис Хант и ничего не ответила ей. А миссис Хант добавила:

– Ручаюсь вам, мои девочки не подкинут мне ублюдка на прокорм.

– Но этот ребенок, который родится, – сказала Шерон, помолчав, – он же ваш внук. Я вас не понимаю. Он же ваш внук. Не все ли равно, каким он придет к нам? Ведь ребенок здесь ни при чем, и мы тоже ни при чем.

– Этот ребенок… – сказала миссис Хант и посмотрела на меня, потом пошла к выходу, провожаемая взглядом Шерон. – Этот ребенок…

Я дала ей дойти до двери. Моя мать как во сне двинулась за ней отпереть замки. Но я опередила ее. Я приперла дверь спиной. Адриенна и Шейла стояли позади своей матери.

Шерон и Эрнестина не двинулись с места.

– Этот ребенок, – сказала я, – у меня в животе. А теперь поднимите колено и выбейте его оттуда – коленом или вот этими туфлями на высоких каблуках. Вам этот ребенок не нужен? Ну, так убейте его сейчас. Убейте, если посмеете. – Я посмотрела ей в глаза. – Он будет не первый, кого вы пытались убить. – Я тронула ее шляпу, похожую на перевернутое ведерко для угля, и посмотрела на Адриенну и Шейлу. – Вот с этими двумя, с вашими первыми, у вас получилось. – Тут я отворила дверь, но с места не двинулась. – Ну что ж! Попробуйте еще раз, с Фонни. Если посмеете.

– Может, вы разрешите, – сказала Адриенна ледяным, как ей, видно, самой чудилось, тоном, – нам уйти?

– Тиш, – сказала Шерон, но и она не двинулась с места.

Эрнестина метнулась к выходу, оттолкнула меня от двери к Шерон.

– Прошу, – сказала она, подошла к лифту и нажала кнопку. Ярость немного скатила с нее. Когда лифт подъехал и дверцы раздвинулись, она, пропуская их в кабину, но придерживая дверцу плечом, сказала им:

– Не волнуйтесь. Мы ребенку про вас никогда не скажем. Ведь ему не втолкуешь, какие бывают бесстыжие люди. – И совсем другим тоном, таким, какого я никогда у нее не слышала, сказала миссис Хант: – Да будет благословен следующий плод чрева твоего. Надеюсь, он окажется раком матки. Вот так! – Потом обратилась к сестрам: – Если вы когда-нибудь подойдете близко к нашему дому, я вас убью! Этот ребенок не ваш, как вы только что сами изволили выразиться. Если я услышу когда-нибудь, что вы осмелились пересечь детскую площадку и посмотрели на этого ребенка, то вам ни до какого рака не дожить! Да-с! Я не такая, как моя сестра. Помните это. Моя сестра, она хорошая. Мой отец и моя мать тоже хорошие. А я – нет. Хотите знать, почему Адриенну до сих пор никто не употребил? Сказать вам? И про Шейлу тоже скажу. Расскажу, чем она занимается со своими молодчиками в машинах и в киношках. Ну как, хотите послушать? – Шейла заплакала, а миссис Хант протянула руку, чтобы отстранить Эрнестину и нажать кнопку лифта. Эрнестина еще сильнее приперла дверцу плечом и заговорила уже совсем другим тоном: – Ты прокляла ребенка во чреве моей сестры. Так не попадайся мне на глаза, дохлятина, полубелая невеста Христова. – Она плюнула миссис Хант в лицо и отпустила дверцу. И крикнула вниз, в шахту: – Это ты свою плоть и кровь прокляла, гнилая, грязная сука холощеная! Вот так и передай Святому Духу от моего имени, а если его это не устроит, скажи ему, что он педик, что я такого и близко к себе не подпущу.

Она вернулась к нам вся в слезах, подошла к столу, налила себе коньяку в рюмку и закурила сигарету. Ее била дрожь.

За все это время Шерон не вымолвила ни слова. Эрнестина передала меня ей. Но Шерон даже не подошла ко мне. Она сделала нечто несравненно большее, а именно влила все свои силы в то, чтобы помочь мне совладать с собой и прийти в себя.

– Ну что ж, – сказала Шерон. – Мужчины когда еще вернутся, а Тиш надо отдохнуть. Так что давайте пойдем спать.