Джеймс Болдуин - Комната Джованни. Если Бийл-стрит могла бы заговорить

Был третий час ночи; он прочел мои мысли.

– Твои папа с мамой знают, что ты со мной, – сказал он. – И знают, что ничего плохого с тобой не случится. Не бойся, – снова сказал он. – Держись за меня.

Мучаясь, я держалась за него обеими руками, больше мне не за что было держаться, я держалась за его курчавые волосы. Я не могла бы сказать, чьи это стоны – его или мои. У меня чуть не вырвался крик, и я заплакала. Настало что-то новое, никогда не изведанное. Его язык, его зубы были у меня на груди. Мне хотелось сбросить с себя эту тяжесть, но я прижимала его к себе все сильнее. Я вскрикнула и заплакала сильнее, уткнувшись ему в плечо. Но он заглушил мой крик, прижавшись губами к моим губам. Его дыхание было у меня в ноздрях. И вот какой-то голос запел во мне, и его тело стало священным для меня – его ягодицы, тяжесть его груди. Сама не знаю, чего мне больше хотелось – смеяться или плакать. Я повторяла его имя. Я прижимала его к себе все ближе и ближе. Он целовал и целовал меня. Мы едва дышали, и, если бы дыхание не вернулось к нам, мы оба умерли бы.

А потом мы долго лежали не двигаясь, прижавшись друг к другу.

– Мне хорошо здесь с тобой.

– Мне тоже. – Потом: – А тебе хорошо, Тиш, когда мы… – спросил будто маленький мальчишка, – когда мы близко… тебе хорошо?

Я улыбнулась.

– Брось, Фонни! Ты просто хочешь, чтобы я сказала это вслух.

– Правильно. Ну?..

– Что ну?

– Почему же ты не скажешь? – И он поцеловал меня.

Я сказала:

– По мне будто грузовик проехал. Но прекраснее этого у меня ничего не было.

– У меня тоже, – сказал он. И сказал с удивлением, будто о ком-то другом: – Меня, пожалуй, никто еще так не любил, как ты.

– А у тебя было много женщин?

– Да нет, не много. И вообще ни одной, о ком бы тебе следовало беспокоиться.

– Я знаю какую-нибудь?

Он засмеялся.

– Ты что хочешь? Чтобы я повел тебя по улице и показывал на каждую пальцем? Сама понимаешь, это было бы нехорошо, а теперь, когда я узнал тебя чуть поближе, пожалуй, и небезопасно. – Он прижался ко мне и тронул ладонью мою грудь. – Ты настоящая тигрица. Даже если бы у меня было время бегать за разными пташками, то сил бы на это не хватило. Придется мне витамины принимать.

– Замолчи, пожалуйста! Слушать тебя противно.

– Почему противно? Я только о своем здоровье пекусь. Тебя разве не интересует мое здоровье? А они, кстати, в шоколадной оболочке… Я про витамины.

– Ты с ума сошел!

– Правильно, – весело признался он. – Из-за тебя я и схожу с ума.

Тело Фонни было для меня чем-то загадочным – тело возлюбленного всегда для тебя загадочно, как бы хорошо ты его ни знала. Оно точно изменчивая обертка, за которой прячется самая большая загадка твоей жизни. Я смотрела на его широкую грудь, на плоский живот, на пупок. Я коснулась его стройного тела и поцеловала его в грудь. Взяв одной рукой мою руку, другую положив мне на плечо, он привлек меня к себе. Потом сказал:

– Надо идти. Я провожу тебя. Надо добраться домой до рассвета.

Была половина пятого.

– Да, надо, – сказала я, мы встали и пошли под душ.

Я вымыла его, он – меня, мы смеялись как дети, и он сказал, что, если я не перестану трогать его, тогда нам никогда не попасть в Гарлем, и мой папа рассвирепеет, и вообще ему надо о многом поговорить с моим папой не откладывая, сегодня же.

Фонни привез меня домой в семь часов утра. В почти пустом вагоне метро мы стояли обнявшись. Было воскресное утро. Мы шли по нашим улицам, держась за руки. Те, кто обычно спешит в церковь, не успели еще встать, а тем, кто еще не ложился, не было никакого дела до нас – ни до нас и ни до кого на свете.

Мы подошли к нашему крыльцу. Я думала, что Фонни не поднимется со мной, и повернулась поцеловать его на прощанье, но он взял меня за руку и сказал:

– Пойдем.

И мы поднялись вверх по лестнице. Фонни постучал в дверь.

Открыла нам Эрнестина в старом зеленом халате, с завязанными на затылке волосами. Вид ее не обещал ничего доброго. Она перевела взгляд с меня на Фонни, потом опять на меня. И улыбнулась наперекор самой себе.

– Вовремя пришли, как раз к кофейку, – сказала она и шагнула от двери, пропуская нас.

– Мы… – начала я, но Фонни сказал:

– Здравствуйте, мисс Риверс. – Что-то в его голосе заставило Эрнестину пристально посмотреть на него, и она окончательно проснулась. – Вы простите, что мы так опоздали. Можно мне поговорить с мистером Риверсом? Это очень важно.

Он все еще держал меня за руку.

– Чтобы увидеться с ним, – сказала Эрнестина, – не мешало бы сначала войти в дом.

– Мы… – опять начала я, еще сама не зная, как объяснить свое отсутствие.

– Хотим пожениться, – сказал Фонни.

– Тогда вам в самый раз выпить кофе, – сказала Эрнестина и затворила за нами дверь.

На кухню вошла Шерон, она выглядела куда собраннее, чем Эрнестина, то есть была в брюках, в свитере, волосы заплетены в косу и закручены на макушке.

– Где вы оба пропадали, – начала она, – до самого утра? Это что за новости! Тоже мне! Мы уж хотели в полицию звонить.

Но я видела, что ей полегчало, так как Фонни сидел у нас на кухне рядом со мной. Значит, происходит нечто очень важное, и она понимала это. Все было бы совсем по-другому, и ей пришлось бы гораздо труднее, если бы я вошла в дом одна.

– Вы меня извините, миссис Риверс, – сказал Фонни. – Это я виноват. Мы с Тиш не виделись несколько недель, надо было о многом поговорить. Мне надо было поговорить, и… – он повел рукой, – я ее задержал.

– Разговорами? – спросила Шерон.

Фонни чуть передернуло, но глаз он не опустил.

– Мы хотим пожениться, – сказал он. – Вот почему я и задержал ее допоздна. – Они смотрели друг на друга. – Я люблю Тиш, – сказал он. – Вот почему я так долго не приходил. Я… – Он бросил на меня мимолетный взгляд. – Я даже ходил к другим женщинам… чего я только ни вытворял, чтобы выкинуть это из головы. – Он снова взглянул на меня. И опустил глаза. – Но потом понял, что самого себя обманываю. Я никого не любил, кроме нее. И вдруг испугался: а что, если она уедет или появится кто-нибудь другой, кто уведет ее, и вот я вернулся. – Улыбка у него получилась вымученная. – Примчался что есть духу. И больше я никуда не хочу уходить. – Потом: – Вы же знаете, она всегда была моей девушкой. И я… я не такой уж плохой. Это вы тоже знаете. И вы… роднее вашей семьи у меня никого не было.

– Тогда, – проворчала Шерон, – я не понимаю, почему ты вдруг начал величать меня миссис Риверс. – Она обернулась ко мне. – Да-а! Я надеюсь, сударыня, вы не забыли, что вам всего восемнадцать лет?

– Такой довод, – сказала Эрнестина, – с автобусным билетом в придачу только до угла тебя и доведет, и никак не дальше. – Она разлила кофе по чашкам. – Вообще-то первой полагается выходить замуж старшей сестре. Хотя в нашем доме хорошего тона никогда не придерживались.