Джеймс Болдуин - Комната Джованни. Если Бийл-стрит могла бы заговорить

На глазах у Фонни выступили слезы. Он поцеловал моего отца и, выпустив мою руку, шагнул к двери.

– Я пойду домой, – сказал он. – Расскажу все папе. – Лицо у него изменилось, он взглянул на меня и послал мне поцелуй сквозь разделявшее нас пространство. – Папа обрадуется. – Он отворил дверь и сказал Джозефу: – Мы будем здесь к шести часам. Ладно?

– Ладно, – сказал Джозеф, и улыбка осветила его лицо.

Фонни вышел на площадку. Дня через два, через три, во вторник или в среду, мы с ним отправились на поиски подходящей мансарды.

И нам пришлось здорово побегать.

В понедельник мистер Хэйуорд, как и обещал, был у себя в конторе. Я приехала туда в начале восьмого, со мной была мама.

Мистеру Хэйуорду, по-моему, лет тридцать семь. У него карие глаза, мягкий взгляд, редеющие каштановые волосы. Он длинный-предлинный и широкий в плечах. Человек он приятный, во всяком случае на вид, но мне с ним как-то не по себе. Не знаю, может, не он в этом виноват. Последнее время мне с любым не по себе, а уж с адвокатом и подавно.

Когда мы вошли, он встал, усадил маму в большое кресло, а меня в то, что поменьше, сам снова сел за свой письменный стол.

– Ну, как вы себя чувствуете, миссис Риверс? А вы, Тиш? Виделись с Фонни?

– Да. В шесть часов.

– Ну, как он?

Такой вопрос всегда казался мне нелепым. Как может себя чувствовать человек, который всеми силами стремится вырваться из тюрьмы? Но пришлось заставить себя взглянуть на вещи по-иному – понять, что такой вопрос тоже важен. Во-первых, с этим вопросом я живу; во-вторых, то, как Фонни себя чувствует, важно знать мистеру Хэйуорду и может облегчить ему ведение дела. Но мне было неприятно рассказывать мистеру Хэйуорду о Фонни. По-моему, он уже многое должен был сам о нем узнать. Но, может, я опять несправедлива к нему.

– Ну, скажем, так, мистер Хэйуорд: Фонни тошно там, но он держится и не падает духом.

– Когда мы его оттуда вызволим? – спросила мама.

Мистер Хэйуорд перевел взгляд с мамы на меня и улыбнулся, улыбка вышла болезненная, будто его только что в пах ударили. Он сказал:

– Вы же знаете, какое это сложное дело.

– Поэтому моя сестра и наняла именно вас, – сказала я.

– И вам начинает казаться, что она зря на меня положилась? – Он все еще улыбался и закурил сигару.

– Нет, – ответила я. – Я ничего такого не говорю.

Я бы не осмелилась такое сказать, во всяком случае пока, так как меня пугала мысль, что придется искать другого адвоката, который, может, будет еще хуже этого.

– Нам было хорошо с Фонни, – сказала мама. – Его очень не хватает в доме.

– Я вас понимаю, – сказал он, – и делаю все от меня зависящее, чтобы вернуть его вам как можно скорее. Но в чем самая большая трудность, вы сами знаете: ведь миссис Роджерс отказалась пересмотреть свои показания. А теперь она исчезла.

– Исчезла? – вскрикнула я. – Как так исчезла?

– Тиш, – сказал он, – мы живем в огромном городе, в огромной стране и, если уж на то пошло, так в огромном мире. И случается, люди исчезают. Не думаю, чтобы она уехала куда-нибудь далеко. У них средств не хватит на долгое путешествие. Но родные могли отправить ее в Пуэрто-Рико. Во всяком случае, чтобы произвести розыск, придется послать туда специального человека, а на это…

– На это нужны деньги, – сказала мама.

– Увы! – сказал мистер Хэйуорд. Он бросил на меня из-за своей сигары странный, настороженный и почему-то грустный взгляд.

Я было вскочила с места, но тут же опять села.

– Грязная тварь! – сказала я. – Вот грязная тварь!

– А деньги большие? – спросила мама.

– Я сделаю все, чтобы уменьшить расходы, – сказал мистер Хэйуорд с застенчивой, мальчишеской улыбкой. – Но специальный человек, он, к сожалению, специальный, и прекрасно это знает. Если нам повезет, мы обнаружим миссис Роджерс через несколько дней, через неделю. Если же нет… – Он пожал плечами. – Давайте лучше предположим, что нам повезет. – И снова улыбнулся.

– Пуэрто-Рико, – с трудом выговорила мама.

– Мы не уверены, что она именно туда и вернулась, – сказал мистер Хэйуорд. – Но это вполне возможно. Во всяком случае, несколько дней назад они с мужем выехали из квартиры на Орчард-стрит, а своего нового адреса не оставили. Связаться с другими родственниками – с тетками, с дядьями – не удалось, да они, как вы знаете, не очень-то шли нам навстречу до сих пор.

– Но разве это не бросает тень на ее показания? – спросила я. – Вдруг ни с того ни с сего исчезнуть! Она же главная свидетельница по делу.

– Да. Но она невежественная пуэрториканка, она сама не своя, у нее шок после изнасилования. Так что эту женщину можно понять. Вы догадываетесь, о чем я? – Он пристально посмотрел на меня, и голос у него изменился. – Миссис Роджерс не единственный свидетель. Вы забываете о показаниях полисмена Белла. Именно его опознание насильника считается достоверным. Белл клянется, что видел Фонни, когда тот убегал с места преступления. И я всегда считал – помните, мы с вами говорили об этом, – что именно с его слов миссис Роджерс и дает показания.

– Если Белл застал Фонни на месте преступления, зачем ему понадобилось тянуть время, а потом явиться к нам и взять Фонни из дому?

– Тиш, – сказала мама. – Тиш. – Потом: – Значит… дайте мне разобраться… Значит, полисмен Белл и учил ее, что говорить? Так?

– Да, – сказал мистер Хэйуорд.

Я обвела взглядом его контору. Мы были в центре города, около Бродвея, недалеко от церкви Святой Троицы. Стены конторы были обшиты темным деревом, полированным. Письменный стол – широкий, с двумя телефонами, то на одном, то на другом все время зажигался огонек. Хэйуорд не обращал на это внимания, он смотрел на меня. На стенах висели спортивные трофеи и дипломы и большая фотография Хэйуорда-старшего. На столе в рамках две фотографии: на одной – его улыбающаяся жена, на другой – двое маленьких сыновей. Все в этой конторе было мне чужое.

И все-таки я сидела здесь.

– Вы говорите, – сказала я, – что докопаться до правды в этом деле невозможно?

– Нет. Ничего такого я не говорил. – Он снова раскурил свою сигару. – На чьей стороне правда, не имеет ни малейшего значения. Важно одно – кто выиграет.

Вся контора наполнилась сигарным дымом.

– Я не хочу сказать, – размеренно, четко проговорил он, – что сомневаюсь в истинном положении вещей. Если б я не верил в то, что Фонни ни в чем не повинен, то не взялся бы за ваше дело. Этого полисмена я знаю – он расист и лжец, так я и сказал ему прямо в лицо, и можете повторить это от моего имени, когда и где вам угодно. И окружного прокурора, который ведет это дело, я тоже знаю – он еще хуже. Вот так. Вы с Фонни утверждаете, что находились в помещении на Бэнк-стрит вместе со старым приятелем Фонни Дэниелом Карти. Ваши показания, как вы сами понимаете, в счет не пойдут, а Дэниел Карти только что задержан окружной прокуратурой и лишен права на свидание. Мне не разрешили повидаться с ним. – Он встал и подошел к окну. – Это нарушение законности… Но у Дэниела, как вы знаете, уже был привод. Его явно хотят заставить, чтобы он изменил свои показания. И вот почему… утверждать этого я не могу, но готов пари держать, вот почему миссис Роджерс исчезла. – Он вернулся к столу и сел в кресло. – Такие-то, видите ли, дела. – Он взглянул на меня. – Я сделаю все, что от меня зависит, но предупреждаю: будет трудно.