Калле Каспер - Ода утреннему одиночеству, или Жизнь Трдата: Роман

Оплакивать советскую власть я, несмотря на ее отдельные светлые идеи, все ж не собираюсь, потому что я как-никак писатель, а не шахтер, например. Это они, мужчины с перепачканными углем лицами, вытаскивали на белый свет вещество, которым топили печи, где производилась необходимая для танков и истребителей сталь, от нас же во имя того, чтобы мы могли играть в бильярд в доме отдыха Союза писателей на берегу Черного моря и здороваться по утрам, приподнимая соломенную шляпу, с пальмами, требовали лояльности, как к шахтерам, так и к истребителям. А чтобы из нас получались именно советские, а не настоящие писатели, тщательно следили, чтоб мы не прочли того из мировой литературы, чего нам, по мнению власти, читать не полагалось. Хемингуэй еще годился, особенно если сделать кое-какие купюры, но Генри Миллер, например, не подходил и в изуродованном виде. Старый матерщинник, для чтения которого надо неплохо знать арифметику, чтобы успеть сосчитать, скольких опустившихся русских графинь Генри за один том подводит к сексуальному удовлетворению (а советского читателя, как и всех прочих, это, конечно, интересовало бы особо), — но, с другой стороны, идеалист высшей пробы. Впрочем, неважно, кто что думает, читая Генри, я-то все равно думаю то, что я думаю, но, чтобы думать, мне нужно прочесть книгу — а вот это уже в голове у советской власти не помещалось. Я, разумеется, понимаю, почему коммунисты не позволяли своим писателям и шахтерам читать Генри Миллера: они полагали, что это подрывает авторитет правящих старцев, которые явно были уже не в состоянии удовлетворить и собственную жену, но это извинение, а не оправдание. В научной фантастике книгу часто основывают на какой-либо фантастической предпосылке — например, каким был бы мир, если б Ленин не заразился сифилисом, я же ломаю голову над тем, что стало бы со мной, если бы я прочел Генри Миллера в восемнадцать лет, а не в сорок, как теперь получилось. Никто не может точно сказать, насколько большое влияние оказывают на психику человека прочитанные в юности книги (и чтение вообще). Мой самый старый друг, сосед по парте и по двору Эдмунд был очень талантлив, намного талантливее меня, он выучил французский так, что мог читать на нем книги, даже Пруста, его любимым же произведением был «Миф о Сизифе», и этот том лежал на его тумбочке, когда он умирал от рака, я его тогда навещал и знаю, зато мясник нашего магазина Меружан никогда не читал ничего, кроме футбольного календаря, и это было видно в каждом его движении, не говоря уже о словах. Коммунисты не могли понять, что идеализм Генри Миллера имеет намного большую потенцию, чем он сам, так же, как они не догадались отправить все свои красные флаги и транспаранты в Испанию, в подарок тореадорам, где от них могло бы быть намного больше пользы. Они лишились власти не потому, что их экономическая система, как все считают, не выдержала конкуренции с западной свободной экономикой — нет, они проиграли потому, что им не хватало вкуса. Власть экспертов, которыми коммунисты себя считали, должна была бы развивать утонченное, разумное видение мира, а они вместо этого поощряли примитивные чувства и мысли. Мой однокурсник Юрий Архангельский, которому пришлось написать дипломный сценарий о социалистическом соревновании в одной рабочей бригаде, вложил в своих героев такие тонкие рефлексии, которым мог позавидовать и Генри Миллер, но еле получил от экзаменационной комиссии четверку, потому что даже им, нашим мастерам, сочная ругань и хорошая драка были понятнее, ближе, чем слишком умные мысли, не говоря уж про власть, которая сразу увидела бы в них нечто чужое и опасное. Архангельский подумал, что это случайность, и написал еще один сценарий, тоже про бригаду, но теперь уже «Скорой помощи», а следовательно, еще более интеллигентный, и, естественно, наш единственный продюсер — советская власть — не купил и эту работу, и Юре с Мэри пришлось вернуться из Москвы, где они надеялись остаться, в свою провинцию у моря и за неимением, как мне тогда казалось, других занятий любоваться закатами. Что в человеке развивать и что вытравлять — это большой вопрос, можно сказать, огромный, не меньше, чем Масис и Сис [13] Две вершины Арарата, большая и малая. вместе взятые, и ответ на него должны найти мы, люди, а мы вместо того опираемся на авторитет существа, которое сами придумали. Но если сказка о боге наконец-то займет свое место где-то между творениями мсье Перро и братьев Гримм, что будет тогда? Наимоднейшая из религий утверждает, что нет ни одного человека, на чьи плечи можно возложить ответственность за судьбу человечества или хотя бы народа, что его место должен занимать демос как целое, или, иными словами, статистическое среднее этого сообщества, то есть идиот. Вот он и решает, этот идиот, и результат, который я сейчас вижу, наблюдая, как в неком мегаполисе удовлетворяется вкус демоса, отнюдь не более эстетичен, чем у коммунистов, а может, даже менее. Потому что идиот развивает куплю и продажу, а искусство игры на фортепьяно он вытравляет, изучение индейских языков тоже, не говоря уже о шахматах, само существование которых действует разрушительно на самооценку любого идиота. Именно вытравляет, а не запрещает, в этом принципиальная разница, потому что с запретами еще можно бороться, а как бороться с вытравлением? Запрет опирается на кулак, а вытравление — на то, что разжимает кулаки, — на деньги. Вот главное, чем диктатура демоса — демократия — отличается от диктатуры пролетариата. Пролетарий, не умевший отличить даже копченую колбасу от вареной, конечно, тоже был идиотом, но он представлял собой только декорацию, за которой элитарная власть прятала свой метод распределения благ. Сам пролетариат был этим вполне доволен, ему хватало повседневных комплиментов типа «гегемон», «светлое будущее человечества» и так далее, это помогало ему верить, что он живет согласно собственному волеизъявлению. Что, в сущности, было и верно, потому что на большее, чем серп и молот, у него все равно не хватало воображения.

Если уж зашла речь о власти как таковой, то задним числом стало понятно, что это неразрешимая проблема. Ясно, что власть не должна быть в руках сатрапа — коммунистического, феодального или любого другого, но в руках идиота, статистически среднего гражданина, олицетворяющего демос, она тоже быть не должна. Демос отнюдь не во всем лучше сатрапа, а в чем-то заметно хуже, особенно что касается людей, с властью не связанных, потому что если сатрап один или их немного, то демоса, то есть идиотов, много, и их власть монолитнее. Быть диссидентом в сатрапские времена опасно, но зато у тебя есть много сторонников или, по крайней мере, сочувствующих, которые в пределах возможного оказывают тебе поддержку, быть же диссидентом в условиях демократии означает абсолютное одиночество, ибо против тебя весь демос. О сомнительном вкусе демоса я уже говорил, поэтому каждый человек, обладающий более или менее тонким аппаратом восприятия и вынужденный жить в условиях демократии, волей-неволей начинает мечтать о другом. Но если этот человек раньше жил при советской власти, он вообще уже не знает, о чем мечтать. Может показаться, что хорошо бы передать власть в руки экспертов, но тут мы сразу оказываемся перед трагическим, я бы сказал, вопросом: а как это сделать? Во-первых, кто способен решать, каким именно экспертам дать власть? Даже если мы оставим этот вопрос без ответа и просто представим себе положение, когда нужные эксперты уже выбраны (смею полагать, среди друзей того, кто этим озаботится), это нас тоже никуда не приведет, потому что не просматривается ни одного способа установления и сохранения такой власти, которая удовлетворяла бы умного человека. Демос хоть и глуп, но не настолько, чтобы ни с того ни с сего подпустить к власти кого-то, кто будет за него решать, что он должен делать со своей единственной бессмысленной жизнью. Ведь эксперты, если они идеалисты (а прагматик, кстати, в эксперты и не годится, потому что у него нет идеалов), придя к власти, начнут делать попытки интеллектуально и эмоционально его развивать (как это в своем роде, пусть неуклюже, старались сделать даже коммунисты), но разве демос интересует что-либо, кроме пива и закуски? Если взяться за поиск доказательств теории Дарвина, стоит внимательно рассмотреть демос — в нем сохранилось достаточно атавизмов как от амебы, так и от акулы. Демосом руководят инстинкты, поэтому в один момент он наверняка просто воспротивится тому, что из него хотят сделать. А это означает, что эксперты должны будут применить насилие (что, кстати, для них есть и единственный реальный способ прийти к власти) — но тогда сразу возникнет неразрешимое противоречие, потому что экспертам, как людям с более тонкой духовной структурой, насилие противно. Это логично, ибо, если насилие было б им по нраву, это означало бы, что структура их духа не тоньше, чем у демоса. Так или иначе, факт, что в ситуации, когда некий сатрап без колебаний пустил бы немножко крови, эксперт наверняка задумается, что делать. Это примерно та же дилемма, перед которой иногда оказываются роботы Азимова: с одной стороны, им запрещено причинять людям вред, с другой же — они видят, что, не причиняя кому-то вреда, они тем самым нанесут еще больший вред другим или ему же. Какое бы решение эксперт в такой ситуации ни принял, все они априори будут неверными, а это означает, что мы имеем дело уже не с настоящим экспертом, а с таким, который, чтобы сохранить авторитет и власть, вынужден будет в дальнейшем обратиться к мифологии и насилию, как и любой сатрап. Обычно из экспертов со временем и получаются сатрапы: демос превращает их в таковых.