Валентин Курицын - В зареве пожара

Зато часто навещали сёстры, в особенности Ниночка. Она почти каждый вечер приходила во флигель и подолгу беседовала с братом. Через её посредство он пользовался книгами из городской библиотеки.

…При последнем свидании с сыном старик Косоворотов между прочим сказал следующее:

— Сиди пока во флигеле… Поправишь здоровье, к делу тебя представлю. Разумеется, если захочешь работать… Приказчиком на хлебную ссыпку в село пошлю… При деле-то актёрская дурь скорее из головы выйдет! Поработаешь. На свои кровные денежки костюм справишь… Тогда и в дом милости просим. О старом и поминать не станем. Так-то, сынок!

Антон на это ничего не ответил. Промолчал.

В глубине души он ни на минуту не сомневался, что словам отца не суждено никогда сбыться.

…Шла четвёртая неделя поста.

…Вечером в субботу Антон Константинович долго не зажигал огня. Лежал на кровати и думал.

В открытую форточку вливались жидкие дребезжащие звуки старого надтреснутого колокола. В приходской церкви кончалась всенощная.

Звуки эти были знакомы Антону с детства. И теперь, лежа в тёмной комнате, слушая старый колокол, Антон перебирал далёкие, затушёванные жизнью, воспоминания. Быстро, без всякой последовательности, всплывали картины.

..Маленький гимназистик спешит ко всенощной… Хрустит ледок.

Лужи затянуты вечерним холодком… В церкви полумрак… Красноватые точки свечек… Струйки ладана.

…А потом, вдруг, вспомнился грязный дешёвый номер меблированных комнат на Малой Бронной…

Антон закрыл глаза и вздохнул.

…Два месяца дышал он затхлым воздухом этого жилья.

По целым суткам валялся на жёстком диване.

Без ангажемента, без копейки в кармане… Скверно!

…В тихие синие сумерки московские сорок сороков строго и вдумчиво вещали своими медными языками о чём-то большом, трогательно прекрасном, неизмеримо далёком от пьяной актёрской жизни.

А за перегородкой у соседки, опереточной хористки, в это время играли на гитаре.

Мягкий красивый тенор пел цыганский романс.

Давно это было, а вспоминается живо…

Антон Константинович потянулся за папиросами.

В прихожей хлопнула дверь.

— Кто там?

— Это я, Антоша…

Вошла Ниночка.

В комнате было темно — нельзя рассмотреть лица.

На голове девушки смутно белел пуховой платок.

— Отчего ты не зажгёшь лампу?

— Так… Не хочется что-то… Садись, Нинок!

Он поймал в темноте руку сестры и ласково потянул её на кровать.

— Что это у тебя ручонки такие холодные? Гуляла без перчаток?

— Да… А ты всё лежишь, Антон. Вышел бы, погулял немного… Славная на дворе погода!.. Накурено у тебя здесь… Душно…

— Ну, чего там… Форточка ведь открыта, — лениво отозвался брат. — Я отвык от свежего воздуха, Нина.

— Постой, я сейчас зажгу лампу… Где у тебя спички?

— Там, на столе.

Девушка вскочила, наткнулась в темноте на стул и звонко рассмеялась.

— Чуть было не полетела! Ага, вот они спички, нашла!

Вспыхнул синий огонёк.

Маленькие пальчики девушки порозовели… Она зажигала лампу, сосредоточенно нахмурив брови, боясь уронить стекло.

Ночные тени побежали и растаяли в углах.

…Привычной скукой повеяло от старых стен с облупленной штукатуркой.

Чёрная ночь близко подвинулась к окнам, не защищённым шторами.

Ниночка закрыла лампу абажуром и забралась в кресло, мальчишеским жестом обхватив свои колени.

— Ну, теперь будем говорить.

— О чём?

— О чём хочешь… Ведь намолчался ты за целый-то день, можно и поговорить… Завтра я пойду с Ликой в воскресную школу. Устраивается народное чтение.

Антон Константинович молча кивнул головой.

— А я сегодня весь вечер валяюсь на кровати… Старое всё вспоминаю. Есть о чём подумать…

— Скучно тебе здесь, Антоша? — с ласковой осторожностью спросила девушка.

— Нет… не то, чтобы скучно, а так как-то… пусто и темно… Ходишь ночью из угол в угол; мыши за печкою скребутся. Иван в прихожей храпит… Ночь-то длинной кажется. Спать бы — так сон нейдет!.. Отец вот говорит, что к делу меня пристроить хочет. Приказчиком назначить… Эх, чудак человек.

Антон приподнялся на локте и швырнул докуренную папиросу.

Ниночка укоризненно покачала головой.

— Ты напрасно так, Антоша. Ведь он тебя любит. Любит, только не говорит… Вот ты жалуешься на скуку, а работа займет тебя. Если уедешь в село, там тебя встретит новая обстановка — рабочие, крестьяне… Весной, когда пойдут пароходы, и совсем весело будет… Целый день на пристани… А как хороша наша родная река во время половодья! Ты отдохнешь там и душой и телом.

— Полно, Нинок, не будем говорить об этом. Неужели ты думаешь, что я примирюсь с этим сытым мещанским существованием? Нет, сестрёнка, не то у меня на уме… Вот как вскроется река, да загудят пароходные свистки, только меня и видели! Будет, пожил на подножном корму…

Лицо девушки омрачилось.

— Ты опять бросишь нас? Зачем? Что тебя тянет отсюда?

— Что тянет? — быстро возразил Антон. — Жизнь тянет! Ты посмотри вокруг себя. Подумай, как живёте вы, да и все окружающие вас… Разве это жизнь? Изо дня в день одни и те же разговоры. Дрязги… пошлость во всех её проявлениях и тоска… тоска. Постой! Не перебивай меня. Я знаю, что ты хочешь сказать. Все эти воскресные школы, все эти народные чтения — ерунда на постном масле. Сами себя тешите! Вокруг да около ходите, а дела настоящего нет… Да ты не сердись, Нинок! Я совсем не хочу задеть тебя… Ведь наш город не составляет в этом случае исключения… Везде такая же пошлость и скука царит.

— А о какой же жизни говоришь ты?

— Ты её не знаешь, Нина, и никогда не узнаешь. Моя жизнь — удел немногих избранных. Она как свеча: чем ярче горит, тем скорее сгорает… Я давно бы пустил себе пулю в лоб, если бы не моё проклятое любопытство.

Ниночка удивленно посмотрела на брата.

— Ты не понимаешь меня? Я говорю о том чувстве, которое толкает меня жить…Просто вот интересно видеть, что тебе принесет завтрашний день. Жить — это ходить по белу свету, всё видеть, всем интересоваться, ни на одну минуту не замерзать на мертвой точке… Как можно больше видеть, как можно больше перечувствовать… У нас в труппе, в Ростове на Дону, был старик суфлёр… Закулисной крысой мы его звали. Так тот, бывало, так говорил: «Где человек ни шлялся, а к вечеру дом найдёт». Это он про могилу… Так и я: буду любопытствовать, пока ноги гнутся, а на кладбище отвезут.

— Ах, Антоша, мы никогда не поймем друг друга!

— Как знать? Может быть, я обращу тебя в свою веру…

— Всё может быть, — улыбнулась девушка, не желая противоречить брату.

— Да, поскорее бы пришла весна… Я не люблю засиживаться долго на одном месте.

— Счастливец, — тихо вздохнула Ниночка, — ты так много путешествовал, много видел…