Валентин Курицын - В зареве пожара

Пока Антон Константинович терзался этими соображениями, Петров ломал голову над тем, каким бы способом им опохмелиться.

Личные ресурсы приятелей давно иссякли.

Кредит в соседних лавочках был исчерпан.

— Плохи наши дела! — с грустью констатировал Петров, — есть, впрочем, ещё один выход… Не знаю только, удастся ли?

— А что такое? — поинтересовался Косоворотов.

— Здесь, видишь ли, есть у меня юный поклонник драматического искусства вообще и моего таланта в частности — Колька Мыльников. Сын этого богача Мыльникова. Знаешь, поди?

— Как не знать… Где это вы с ним познакомились?

— Ещё прошлой зимой. Ставил я в купеческом клубе спектакли. Там и познакомились… Парень с дуринкой в голове. Отец его держит в ежовых рукавицах. Чуть ли не нагайкой порет. У Кольки иногда бывают хорошие деньги. Мы с ним, случалось, покучивали.

— Да ты у них в доме бываешь, что ли?

— Кой чёрт! Со стариком Мыльниковым шутки плохи. Он нашего брата на пушечный выстрел к своему дому не подпустит. Нет, тут нужно действовать иначе… Умывайся, да пойдём.

— Домой бы мне надо, хватятся там меня, пожалуй.

— Э, пустяки! Что у тебя дома дети плачут? Пойдем, перехватим у Мыльникова презренного металла и выпьем…

Косоворотов после минутного колебания согласился.

Пошли доставать денег.

На Петрова похмелье действовало самым удручающим образом.

В дрожании рук, в неверной, шаткой поступи сказывался привычный алкоголик.

Положим, и Антон Константинович чувствовал себя не лучше, чем товарищ.

Голова у него кружилась. Мучила жажда.

К физическим страданиям примешивались ещё и нравственные: тяжело было думать о возвращении домой.

— Хорошо, если на наше счастье застанем Кольку в складе, — вслух подумал Петров.

— Да даст ли он ещё денег-то?

— В этом и сомневаться нельзя! Колька у меня, так сказать — последнее прибежище. В трудные минуты я всегда к нему обращаюсь. Поправимся — честь честью.

…Склад Мыльниковых помещался на пристани.

Это было громадное двухэтажное здание, выложенное из красного кирпича.

— Подожди меня здесь, — сказал Петров. — Посиди пока на лавочке.

Он нырнул под тёмную арку ворот.

Антон Константинович тяжело вздохнул и опустился на скамейку.

На пристани царило обычное оживление рабочего дня.

Раздавались окрики грузчиков, стучали телеги ломовых извозчиков.

…День обещал быть жарким.

Тёмно-синее небо низко опускалось над городом.

У противоположного берега реки, на перекате, вода блестела серебристой рябью…

Мутно-сизая дымка пыли стояла над набережной…

— Эх, хороший сегодня денёк, — вяло подумал Косоворотов, дрожащими руками закуривая папиросу. — В поле бы теперь, на реку, на луга! Захватить с собой водки, пива… Огонёк развести, выпивать, да полёживать. Хорошо! Чуть солнышко начнёт припекать, — в воду купаться…

Размышления эти были прерваны дружеским окликом:

— Ну, счастлив наш Бог! Николай здесь, в складе. Сейчас выйдет… Дай-ка мне папиросочку… Ну и печёт сегодня, пожалуй, гроза соберётся.

Петров заметно повеселел.

Надежда на близкую выпивку подбодрила его.

— Пойдём, завернём за угол и там обождём. Юный наследник Мыльниковских миллионов боится домашних соглядатаев и просил убраться от склада подальше. Вставай что ли, идём!

Они медленно направились на угол набережной.

Долго им ждать не пришлось. Минут через десять к ним присоединился и Мыльников.

Это был восемнадцатилетний юноша, с бледной невзрачной наружностью, худощавый, веснушчатый, с тусклыми близорукими глазами.

Летняя парочка из дорогого модного материала сидела на нём как-то мешковато.

Белая панама с нелепо загнутыми полями придавала будущему миллионеру ещё более жалкий вид.

Походя к приятелям, Мыльников трусливо оглядывался и бестолково вертел в руках лёгонькую фатовскую тросточку.

Здороваясь с Косоворотовым, он старался держать себя развязно, но это ему плохо удавалось.

— Константина Ильича сынок? Знакомы, знакомы-с! Вы-то меня, поди, не помните! Мальчонком ведь я ещё был, когда Вы из нашего города изволили отбыть. Тоже по актёрскому делу? Приятно, приятно! А Вы, Василий Ксенофонтович, как раз под случай пришли. Отца в городе нет. За реку в скиты собрался, на богомолье. Теперь я, можно сказать, свободный гражданин. И компанию разделю с моим удовольствием!

— Ну, брат Антон, значит, мы родились под счастливой звездой! Сей юный, но многообещающий отпрыск именитого купеческого рода и напоит, и накормит нас, одним словом, ублаготворит.

— Так идёмте, господа! — предложил Мыльников.

— Что, на твою штаб-квартиру? К Аркадьичу?

— Всенепременно-с. Потому, мне больше никуда ходу нет, по причине городских сплетен и родительского притеснения… Отсюда не далече: всего два квартала.

— Идём, друзья! «Иду к Максиму я…» — фальшиво запел Петров, беря Мыльникова под руку.

— А кто это такой Аркадьич? — спросил Косоворотов.

— Номера он держит. Вверху номера, а внизу — трактир «Мавритания». Не бывал там?

В «Мавритании» приятелям отвели большой угловой номер с окнами на набережную.

Стеклянная дверь вела на балкон, защищённый от солнца парусиной.

В номере было прохладно от опущенных штор. Стоял полумрак.

Войдя, Петров повалился на диван, вытер вспотевший лоб и облегчённо вздохнул.

— Ф-у! Ну, теперь мы отдохнём. На улице температура прямо тропическая, а в желудке у меня настоящая Сахара! Пива! Полцарства за стакан пива!

— Да, пивка теперь недурно выпить, — сочувственно отозвался Косоворотов, открывая дверь на балкон.

— Сейчас, господа, всё будет, и пиво, и водка, — суетливо подхватил Мыльников. — Так ты, братец, — продолжал он, обращаясь к лакею, — дашь нам, прежде всего, полдюжины пивка.

— Холодного, пенистого, пильзенского пива! — с пафосом воскликнул Петров, забираясь с ногами на диван. — Графинчик водки, да не забудь поставить её на лёд, чтобы холодная была. Закусить, там чего-нибудь на скорую руку соберёшь. Да поживее, голубчик!

Коридорный вышел из номера.

Когда на столе появились пиво и поднос с графином и закусками, Петров оживился и взялся за стакан.

— Ну, Николас, — обратился он к своему юному приятелю, — призываю на твою голову все благословения неба. Спасаешь ты нас прямо от гибели. Сорок грехов тебе за это простится.

— Что Вы, что Вы-с, Василий Ксенофонтович. Я завсегда, с моим превеликим удовольствием готов разделить с Вами компанию. Но главная причина — папаша. Извольте сами знать, что это за человек есть. Держит меня, можно сказать, в большом притеснении. Карманных денег по рублю серебром-с отваливает. И смех, и грех! От людей даже совестно.