Марина Кудимова - Бустрофедон

Сначала она услышала крик. Крик раздавался за деревянной пристройкой к дому, образовавшей просторную помесь коридора и летней веранды. Нет, сначала было крыльцо — широкое, так что на верхней площадке помещалась скамья, на которой Геля могла бы спать, вытянувшись во весь рост. А пожалуй, и Бабуль поместилась бы неутесненно. На крыльцо крик проникал слабовато, но все же явственно. Миновали коридор, больше похожий на пустую комнату, открыли клеенчатую, клочьями, дверь с глубоко притопленным замком. Она вела в кухню, загроможденную, как скобяная лавка. Крик приблизился, стали различимы его перепады, верхи и низы. Геля приметила справа лишнюю дверь, приземистую, но они пошли прямо, в более презентабельную, двойную и необитую, сохранявшую под краской свое древесное происхождение.

Пока крик прерывался клокочущим захлебом и переходил в тягучий стон, Геля обнаружила в помещении печку, очень похожую на русскую, но уменьшенную. Вскоре Бабуль наречет ее экономкой. Печь давно прогорела, и если в помещении было тепло, то только по сравнению с улицей. Геля уперлась взглядом в окно прямо перед собой — размер комнаты в шагах был мал. За окном наблюдалась глухая изжелта-индевелая стена. Сад, отделявший ее от окна, подмерзшего снизу, был повержен зимой, и Геля проскользнула взглядом голые, приниженные снегом ветви. Из смежной комнаты, куда уже успела вторгнуться Бабуль, крик раздался такой мощный, что Геле показалось, будто стена напротив содрогнулась и поползла. Геля машинально вступила в пространство крика. В дальнем углу очерчивалась койка с голубой больничной закругленной спинкой, вокруг которой сгрудились мама, Бабуль и незнакомая массивная женщина. Крик, исторгаемый словно самой этой койкой, сопровождался хаотическим танцем сгрудившихся, боровшихся с чем-то или кем-то, не имеющим объема.

Геля подошла ближе и увидела на койке тень деда, пытавшуюся выбраться из-под танцующих. Тень взметнула руки, казалось, до потолка, оттолкнула сразу всех и, приобретя нечеткие очертания человека, рухнула на Бабуль. Бабуль неожиданно устояла и, обхватив белую рубаху тени, сказала с неестественным спокойствием:

— Все. Все! Я здесь. Ляг, пожалуйста.

Гелин слух особенно напрягла эта фигура вежливости, которую ее обучали повторять по любому поводу, это так называемое «волшебное» слово, обычно ни малейшей волшбы в себе не заключавшее, но сейчас подействовавшее именно таким, видимо, все же заложенным в его глубинах способом. Тень деда послушно отпрянула назад и заняла исходную позицию, слившись с постельным бельем.

— Сестра, сделайте ему укол, — скомандовала Бабуль, и массивная так же послушалась ее, как и бестелесный.

Геля тихо вышла в комнату с печкой и присела на тахту. Она не чувствовала ничего, и только эта уменьшенная печка роднила ее с навсегда утраченным. Геля не верила в отенение человека, на котором пару месяцев назад держался мир. Подошла мама, села рядом не обнимая.

— Привет, — устало сказала она. — Ты голодная? Сейчас что-нибудь приготовим. Надо печь растопить.

Геля, прекрасно осведомленная о скорости приготовления пищи на печи, поняла, что насыщение зависит от ее расторопности.

— Где у вас дрова? — деловито спросила она.

— Здесь углем топят, — сказала мама. — Он в сарае. Сейчас покажу. Этим тебе придется заниматься.

Геля еще так и не разделась, а мама накинула короткую шубу цвета снега с землей, как бывает в начале зимы. Заметив Гелин оценивающий взгляд, мама сказала:

— Заячий тулупчик.

Они взяли огромное ведро и пошли по узкой межсугробной тропке к территории, которая разделяла Двор надвое. Сараев был целый ряд. Мама открыла весомым ключом висячий замок. В сарае были навалены черные поблескивающие кучи. Мама стала наваливать их в ведро.

— Куски привезли большие. Надо колоть, но некогда, — сказала мама.

На обратном пути на тропке встретилась женщина. Из-под белого платка у нее виднелись волосы, неотличимо похожие на содержимое ведра, — вороные с блеском.

— Вот кого я тыщу-миллион лет не видела, — сказала женщина. — Приехали? — это относилось к присутствию Гели. — Как там дела?

— Плохо, Светуля, — сказала мама. — Счет на часы пошел.

— Ну, хоть попрощаться успеют, — сказала Светуля, закуривая папиросу. — А я сегодня во вторую смену.

— Счастливо, — сказала мама.

Пожелание счастья в связи со второй сменой казалось насмешкой. Во вторую смену она ходила с Тоней в туторовскую школу, и ничего, кроме спотыкающегося возвращения впотьмах, из этого не извлекла.

— На понеси, — мама поставила ведро на снег.

Геля попробовала браво поднять его одной рукой, ведро повело ее в сторону, и Геля соскочила с тропки и ткнулась в сугроб. Мама засмеялась — незнакомо, внутренне.

— У меня завтра день рождения, — сварливо сказала Геля.

— Я помню, — мама подхватила угольное вместилище. — Но ты же видишь, что у нас.

— Ты почему сюда переехала? — спросила Геля. — Возле реки жить лучше.

— Мы с отцом развелись, — сказала мама. — Это результат обмена.

Геля хотела расстроиться, но подумала, что не сейчас. Когда они вернулись, тень деда молчала.

— Уснул, — сказала Бабуль, засучила рукава кофты и проворно, как Поля, растопила печь.

«Полю с Тоней надо было взять с собой», — мелькнуло в голове Гели. Но она тут же сообразила, что им здесь нет места — не в этом странном жилище, а в этом городе, в этой второй смене.

Из приземистой двери на них выдвинулся человек. Все стандартные характеристики типа «брюнет», или «молодой», или «невысокий» отметались его основным свойством: он был горбун с выпяченной грудью, точно под ней прятались латы, и ростом не так уж и выше Гели. «Конек-горбунок», — подумала Геля.

— Привет, Костя, — сказала мама, совершенно не удивляясь. — А это Геля, моя дочка. Я тебе говорила.

Горбун кивнул и протянул Геле руку — белую, будто в бинтах, гибкую и с пальцами, как у марсиан в одной книжке. Геля опасливо взяла протянутое. Рука была влажной, но не потно, а как плохо вытертая после мытья.

— Хочешь рыбок посмотреть? — спросил Костя немного сдавленным и дрожливым голосом.

Геля кивнула. Она хотела не рыбок, а показать, что не боится горбатых. К тому же посещение соседа отдаляло пребывание рядом с тенью.

— Если не возражаете, — добавил новый сосед, обращаясь к маме.

Мама подтолкнула Гелю к Костиной двери.

— Она только что из деревни, — сказала мама. — Не видела ничего.

Геля слишком устала, чтобы опротестовать мамины слова. Она видела многое — например, Брянский лес. Из-за двери раздавались гудение и струение. Вдоль всей стены, разделявшей их квартиры, сверкали, показалось Геле, линзы, как в Москве. Только за ними находились не телевизоры, а плавали рыбы. Видимость была такая четкая и полноцветная, что Геля зажмурилась. И только подойдя вплотную, разобрала, что рыбы помещены в стеклянные незакрытые ящики с водорослями и камнями и освещены мощной лампой. Геля еще ничего не слышала о бустрофедоне, но отметила, что рыбные стаи в строгом порядке несутся от одного края аквариума к противоположному, неуловимо разворачиваясь, так что первая рыба становилась последней — и наоборот.