Марина Кудимова - Бустрофедон

— Это аквариумы. Красиво? — напрашивался Костя на похвалу.

— Да, — сказала Геля осторожно, еще не разобравшись, как к этому относиться.

— Я тебе потом про всех расскажу. Они интересные, — пообещал горбун. — В каждом аквариуме своя порода.

— Когда — потом? — поинтересовалась Геля, не понимавшая этих откладок.

— Когда у вас все утрясется, — сказал Костя, кивая на стену.

— А что у нас трясется? — спросила Геля. — У нас дед кричит. Вам слышно?

— Мне нормально. А они нервничают, мечутся, — кивнул Костя на аквариумы.

— А вы кто? — спросила Геля.

— Я на заводе работаю, — сказал Костя. — И учусь на заочном. На математика.

Геля не знала, какое такое заочное, думала, от слова «очень».

— У меня по арифметике не очень, — сказала она, надеясь попасть в такт.

— Я помогу, — отозвался Костя.

Еще в углу Костиной комнаты Геля заметила красную лампу и диковинное сооружение.

— Это бачок для проявки, — сказал Костя. — Я фотографирую немного. По-любительски. «Зорким-4».

— Я пойду, — сказала Геля, вдруг осознав, что так тяготит ее уже давно. — Где у вас туалет?

Бабуль говорила, что не надо стесняться задавать такие вопросы, потому что терпеть вредно.

— За сараями, — сказал Костя. — Но ты одна не ходи. В кухне ведро стоит.

— Я на ведро садиться не умею, — сказала Геля.

— Ничего, научишься, — засмеялся Костя грудью, и Геля поняла, откуда у мамы взялся ее новый смех. — У меня отец с матерью в один год умерли, — прибавил Костя. — Привык. И ты привыкнешь.

— Я не хочу привыкать, — крикнула Геля себе под нос, боясь напугать рыб. — И жить тут у вас не хочу. У меня дом был сосновый. И стол как рояль. И рыб отпустите! На свободу!

— Они не могут жить на свободе, — продрожал голосом Костя.

Чтобы не заплакать, Геля выбежала через две двери. За третьей, ведущей на крыльцо, нашарила чей-то таз с тряпкой и наконец присела. Тряпка глушила звук и впитывала жидкость. Геле стало намного симпатичнее. Она поразмышляла, что теперь делать с содержимым таза, ничего не придумала, оставила так и отворила третью дверь.

На крылечной лавке сидел, поджав ноги под себя, человек. Она так сама усаживалась, когда читала.

«Он все слышал!» — холодея, подумала Геля.

Человек ломко вскочил ей навстречу. Высокий, рыжий, в пиджаке на голое тело и галошах на босу ногу.

— Все мелифлютика! — крикнул человек весело шатким голосом.

Геля намеревалась отступить, но таз за дверью остановил ее. Погибель от безумных рук казалась неминуемой, но на крыльцо вдруг вбежали две фигурки. Одна была мала, а другая — малой по колено.

— Аркаша, вали с нашего крыльца! — бесстрашно крикнул маленький побольше.

— Вали! — повторил маленький поменьше. — Флютика!

Рыжий сумасшедший прянул, прыгнул в снег и побежал к воротам, задирая ноги, точно по горячим рассыпанным блинам.

— Ты, что ли, жить будешь у нас на колидоре? — спросил побольше, натужно забасив фальцет первой ступени.

— Колидоле, — отзвучил поменьше.

Наученная Люськой историей с польтами, Геля не стала поправлять.

— Я — Геля, — представилась, чтобы закрыть тему грамматики.

— Геля! — радостно прокричал совсем маленький подвластное ему сочетание звуков.

— Я — Валерка, — солидно сказал старший. — А это Юрка, брат мой.

— Леля и Люля, — подхватил Юрка.

— Меня из-за него теперь все Лелей дразнят, — досадливо сказал Валерка. — Как девчонку.

— Вообще Лель — это мальчишка, — поделилась Геля. — Он пастух.

— Это когда было? — заинтересовался Валерка.

— Давно. В сказке про Снегурочку, — пояснила Геля.

— Расскажешь? — Валерка блеснул глазами, снял варежки, зажал их между подбородком и шеей и мгновенной судорогой языка облизал ладони. Он был смуглый, с белыми потеками на скулах. — У меня руки сохнут. Витаминоз.

— У Лели люки, — грустно включился Люля.

— Ты Аркашу-мелифлютику не бойся. Он не тронет. Он дурак.

— Сумасшедший? — уточнила Геля.

— Не, — авторитетно отрицал Валерка. — Малахольный. А раньше инженером работал.

— А где он живет? — спросила Геля.

— У него дома нету, — сказал Валерка, изо всех сил продолжая нагнетать басовитость. — Он везде живет. Иногда у нас на крыльце ночует.

Вышла Бабуль, очень бледная.

— Пойдем, деточка, — сказала она ровно. — Дед умер.

— У-у-уме-е-ль… — потрясенно повторил Люля.

Ворота, ведущие во Двор, словно самопроизвольно открылись, и в них въехал ГАЗ-51. Слава увидел Бабуль и Гелю и замахал им. Фургон разгружали незнакомые солдаты под руководством военпредов. Вещи свалили в сарай, немного подвинув кучу угля. День рождения пропал.

Похорон Геля не запомнила вообще. Ни действий, ни людей. Только как мама ела с военпредами картошку с селедкой и смеялась внутренним смехом. Только закрытый простыней трельяж — тройное зеркало, которым мама гордилась. Только стол в центре комнаты, на котором стоял гроб. Геля так и не взглянула на деда — не нашла в себе сил. Краем глаза подметила, что он снова обрел форму и перестал быть тенью. Круг, занимаемый похоронным столом, Геля тщательно обходила по периметру целый год, не заступая в центр.

Снова была вторая смена и раннее потемнение. Геля от тоски стала писать в тетрадках справа налево, продолжая следующую строку по-нормальному. Учительница Анна Ивановна, пожилого возраста, вызвала маму, и та просто сказала после разговора:

— Ты что, с ума сошла? Как Мелифлютика?

Такая перспектива Гелю ошарашила. Она хотела быть интересной, но не сумасшедшей. Принялась писать, как все. Скучала. Бабуль, между прочим, отдала Аркаше-Мелифлютике дедово пальто, кашне и ботинки.

Самым страшным зверем в новом классе был психопат Семенов, который бил девочек, приговаривая с южными шипящими:

— Как жже я вас ненавижжю!

Опробовал эту традицию и на Геле, подстерег в соседнем парке. Геля хлопнула его портфелем по спине и бросила в него ледышкой. Семенов подкошенно свалился под фонарь и затих. Прохожие констатировали:

— Уделала хахаля!

Геля знала, что в таких случаях вызывают «скорую», и побежала к телефону-автомату, которым уже научилась пользоваться. Автомат имелся возле дома на Карлуш-ке, и они с белесым Водищевым, разжившись двушками, набирали произвольные номера и говорили незнакомым людям в трубку глупости, мстя за все козни взрослых. Пока бежала, Семенов исчез с места происшествия. По ноль три ей не поверили, и никто не приехал. Но в школу пришел отец Семенова, и Гелю разбирали на собрании.

— Мальчик нервный! У него хорея! — кричал Семенов-отец.

Анна Ивановна его охлаждала:

— Девочка сложная. У нее обстоятельства.

В классе Гелю зауважали, а Семенов перестал мучительствовать. Но ей было все равно. И города она почти не замечала, хотя мороженое продавалось в киоске прямо у стен школы. В стаканчике по тринадцать копеек, в брикетике, шоколадное, по пятнадцать.