Ибрагим Аль-Куни - «Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

Сегодня среда. Понедельник пришел и ушел, так же и вторник. Сегодня — день четвертый. И все эти дни я вижу из окна, как дерутся орущие вороны и едят из ее рук; и, чуть ли не отождествляя себя с пожираемым хлебом, она поет и поет:

— Клюйте, вороны, целуйте…

Я не уверен, что ей действительно представляется, будто вороны целуют и едят ее. Вот она призывает их. Похоже, она испытывает счастье, кормя ворон из рук. Она как будто снова и снова повторяет:

— Вороны, я разрешаю вам склевать всю мою плоть до капельки; возьмите все, оставьте мне только глаза. В глазах моих живет надежда; глаза мои принадлежат любимому. Они надеются увидеть его. Возьмите все, но оставьте глаза.

Точно такую же сцену я наблюдал и сегодня утром. Накормив птиц, она спустилась вниз и принесла узел белья; и опять она расхаживала взад–вперед, высушивая волосы, потом собрала их в пучок и убежала.

В тот единственный раз, когда Джахнави была в моем доме, жена моя шепотом посоветовала мне присмотреться к ней повнимательнее, а когда Джахнави ушла, спросила:

— Как она тебе понравилась?

Я ответил:

— Как будто весьма милая девочка. Очень симпатичная. Но в чем дело?

— Тебе не кажется, что она будет хорошей парой для Бирджу?

Бирджу — один из моих племянников, в этом году он получает в колледже степень магистра.

— Бирджмохан?! Он дитя рядом с ней, — сказал я.

Жена удивилась.

— Дитя? Ему в следующем месяце двадцать два стукнет.

— А для этого случая, может быть, нужно, чтобы ему было все сорок четыре. Ты разве не знаешь, что он модный молодой человек? А девушка – совсем простушка, всегда в белом сари. Он ей не пара, или, если тебе так больше по нраву, эта бедняжка не для него, она не дотягивает до его стандартов.

Я был корректен и в то же время саркастичен. Жена пропустила мои замечания мимо ушей. Позднее я узнал, что благодаря ее усилиям начались переговоры с родителями Джахнави. Они продвигались успешно и достигли решающего этапа. Уже были согласованы размеры приданого и другие частности, относящиеся к свадьбе.

Но вдруг все пошло кувырком. Незадолго до свадьбы произошло нечто чрезвычайное. Наш племянник получил письмо, и именно из–за этого письма намеченное мероприятие спешно отменилось. Сначала моя жена казалась крайне подавленной, но очень скоро предалась ликованию. От меня в свадебных делах толку никакого; поэтому со мной не советовались и даже не ставили меня в известность о происходившем. Когда, много позже, я поинтересовался, что же получилось из всей этой затеи, жена с укором вопросила меня:

— Почему же ты раньше не рассказал нам об этой Джахнави?

— Не рассказал? О чем?

— О том, что она такой страшный человек!

— Эта девочка?

— Не притворяйся, что ничего не знаешь. Тебе наверняка и сейчас все известно.

— Не считаешь же ты, что я знаю все, до чего додумались вы? Откуда мне известно об ужасах, с которыми ты связываешь Джахнави?

С искренним удивлением она воскликнула:

— Как, ты не слышал о письме, полученном Бирджу? Ну и ну, но чем меньше об этом говорить, тем лучше. Нам очень повезло, что мы познакомились с этой современной девицей заблаговременно, иначе…

Не представляя, в чем заключается тайна Джахнави и как она выплыла на свет, я не был в состоянии что–либо сказать. И спросил:

— Почему бы тебе не рассказать мне все как есть?

— Мадемуазель оказалась чересчур деловой. Все эти образованные девицы одинаковы.

— Если бы все они были одинаковы, то и проблем не возникало бы. Что же произошло?

— Тебе стоило бы порасспросить ее маму — еще хотела стать нашей тещей! Я с самого начала почуяла неладное, но девушка с виду была такой невинной, что все мы в ней обманулись. Все было более или менее устроено, оставалось только обговорить дату. Боже, мы и не представляли себе, сколько всего они от нас скрыли. Спасенье пришло в самую последнюю минуту. Мне стыдно было бы показаться на людях, если бы эта девушка вошла в нашу семью.

Я никак не мог понять почему. Красноречие жены было выразительным, но факты замалчивались. Я попытался приблизиться к истине, слушая ее рассуждения на темы долга, общества и греха. Некоторое время спустя мне наконец открыли, что Джахнави самолично написала нашему племяннику письмо. Я прочитал это письмо и вдруг задумался о том, каковы были бы в данной ситуации мои чувства, будь Джахнави моей дочерью. Так или иначе, но я не ощутил особого счастья потому, что она не моя дочь. Частенько то одно, то другое напоминает мне об этом письме, и я опять удивляюсь. В такие минуты я не полон уверенности в правоте древних, чьи взгляды я разделяю; я оказываюсь как бы в вакууме.

Письмо было коротким. Вот оно:

«Когда вы придете, чтобы взять меня в жены, я буду готова. Но я страшусь, что образ моих мыслей делает меня недостойной священного таинства брака. Жена должна быть для мужа не только женщиной, но и надежной его спутницей. Я не уверена, что способна на это. И все же, если вы хотите этого, если родители ваши хотят этого, я буду готовиться к бракосочетанию. Если вы примете меня, как принимаете себя самого, я, конечно же, буду целиком ваша. Я буду почитать вас, буду считать этот брак честью для себя и всегда останусь вам благодарна. Но если вы не ищете во мне спутницу жизни, я равным образом буду признательна вам за искренность. Решение зависит от вас и только от вас. Пожалуйста, поступайте согласно вашим представлениям».

Бирджмохан удивил меня, причем с неожиданной стороны. Он твердо заявил, что о женитьбе сейчас не может быть и речи. Но по секрету сообщил мне о намерении никогда не жениться; если же он когда–либо и решился бы на брак, то избранницей его стала бы Джахнави. Я заметил, что он понемногу отказывается от своих возвышенных иллюзий и быстро превращается в непритязательного человека, с некоторых пор уже не поглощенного только собственным «я». Когда–то он хотел покорить весь мир, но теперь в нем появилось смирение, как будто преобразившее его. Однажды я столкнулся с ним нос к носу на рынке и с трудом его узнал.

Я сказал:

— Привет, Бирджмохан, как дела?

Он ответил, сложив на груди руки:

— Все прекрасно.

Мы пришли ко мне домой. Жена отнеслась к нему с повышенным вниманием и поздравила с чудесным избавлением от «ужасной западни». Казалось, жена разузнала какие–то чудовищные тайны этой загадочной девушки.

— Ах! Не стоит к этому возвращаться! У меня нет желания говорить о ком бы то ни было плохо, но…

Бирджмохан слушал невозмутимо. Жена продолжала:

— Чем же все–таки объяснить, что ты пошел вдруг по стопам своего дяди? Посмотри, как ты одет! И разговариваешь без всякой охоты. Твой дядя — человек старый, брюзга, но тебе–то зачем ему подражать?