Ибрагим Аль-Куни - «Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

Однажды юная Шон по найму высаживала рассаду У одного богача из соседней деревни. А у него как раз был гость из Сайгона, приехал развлечься, проявил интерес к деревне в горячую пору. Вечером, услышав, как сажальщицы перебрасываются куплетами, городской гость решил во что бы то ни стало овладеть Шон, и начал наводить о ней справки, кто она и откуда.

Закончилась посадка, и в один прекрасный день в деревню, где жила Шон, прикатил автомобиль. Тот самый городской парень привез ей официальное письмо с предложением приехать записаться на пластинку. Он же и отвез ее в Сайгон. Там, в Доме звукозаписи, улучив момент, он увел девушку на верхний этаж, запер дверь на ключ и навсегда разрушил ее безоблачную жизнь. Домой он ее не отпустил и взял к себе в наложницы. Шон было тогда восемнадцать лет.

Пластинки с записью песен в исполнении Шон имели большой успех, тот городской парень построил себе еще один кирпичный дом. А Шон с каждым днем жилось тяжелее. Старшая жена ее «мужа» была своенравна и жестока. Она изо дня в день терзала девушку, как своего самого ненавистного врага. Особенно с тех пор, как Шон понесла. Сама старшая детей не имела и, опасаясь, как бы все имущество не унаследовал ребенок другой, становилась все более жестокой. Однажды, незадолго до того как ребенок должен был появиться на свет, она взяла большую плевательницу и запустила ею в голову Шон, оставив на лбу у нее шрам на всю жизнь, а потом била ее до тех пор, пока не вышел плод. Мальчик был уже девятимесячный и выжил. Старшая отобрала ребенка, а над Шон так издевалась, что та не выдержала и, не помня себя, сбежала, бросив свою кровиночку.

Куда ей было деваться? В Сайгоне она никого не знала, в родную деревню возвратиться боялась, найдет ее там ее мучитель и силой назад приведет. И все же она села на пароход, который плыл в родную сторону, сама еще не зная, что будет делать дальше. Поздно вечером в селении километрах в десяти от ее родной деревни ей встретился Хай. Они узнали друг друга. Хай работал мастером по дереву, скитался с места на место и, заходя к ним в деревню изготовить по заказам жителей различную утварь, останавливался у них в доме. Выслушав ее печальную историю, Хай сразу же предложил Шон временно поселиться у него, помог ей обжиться. Но силы Шон с каждым днем угасали, лекарств не было, работать она не могла, так что единственной ее опорой в жизни был Хай. Относились они друг к другу то по–родственному, то как чужие. Ведь Хай даже думать не смел о женитьбе на Шон. Родом он из Хайзыонга, семнадцатилетним пошел в кули на каучуковую плантацию. Но жизнь у кули невыносимо трудная, он сбежал оттуда и стал деревообделочником. Зарабатывал мало, вот и не смел обзаводиться женой.

Прошло несколько месяцев. И однажды Шон услышала, что тот городской прощелыга разведал, где она скрывается. Она плакала день и ночь. Хай тоже встревожился, не мог ни есть, ни спать. Надвигалась беда. Но тут вспыхнула Августовская революция, Хай собрал свои пожитки и вместе с Шон вернулся домой, на Север. Тут они уже стали мужем и женой.

На родине Хай тоже занялся ремеслом деревообделочника.

Поселились они поблизости от базара Лиа. Шон кое–что продавала и подрабатывала немного. Так они и жили, когда сытые, когда голодные, зато дружно. После земельной реформы им дали четыре шао рисового поля, и у них появилась уверенность в завтрашнем дне. Но постепенно базар перестал давать доход, Хай ослабел, часто болел, стало трудно сводить концы с концами, а тут еще вся вода шла на поля кооператива. Попросились и они в кооператив, а их не приняли — было над чем задуматься. Шон оставалась по–прежнему молчаливой. Сколько раз пробовали ее развеселить, все бесполезно. С самого первого дня на Севере она избегала разговоров, чтобы не будоражить душу горькими воспоминаниями. В годы борьбы антифранцузского сопротивления, очутившись на временно оккупированной территории, она жила в постоянном страхе снова попасться на глаза тому вездесущему прощелыге. Ей казалось, что эти глаза неотступно следуют за ней. Мало–помалу молчание вошло у нее в привычку, и Шон прослыла странной. Хай жалел ее, видел, что ей тяжелы воспоминания о прошлом, и тоже никому ничего не говорил. Много раз, сидя в одиночестве, Шон пыталась представить себе своего сына — крохотного красненького человечка, который еще и крикнуть как следует не успел, приветствуя свое появление на свет, как его разлучили с матерью. Они прожили с Хаем больше десяти лет — и хоть бы одного ребенка родили! В прошлом году она каким–то образом узнала, что сын ее учится в военной нгодиньзьемовской [121] Нго Динь Зьем — южновьетнамский диктатор, был убит в 1963 г. школе. Не поверила, не хотела верить: как можно, чтобы ее кровиночка очутилась в таком гнусном месте! Но именно после того, как она отказалась верить этой страшной новости, сердце ее вдруг оборвалось: родила–то его она, но ведь не научила ни единому слову! Иногда она видела во сне, как он, неуклюже таща на плече американский автомат, врывается вслед за Нго Динь Зьемом в деревни и деревушки Гоконга, сжигает дома, убивает людей… Она вздрагивала всем телом, просыпалась и больше не могла уснуть.

Прошло четыре дня. Стоял погожий вечер конца осени.

Приближались сумерки, и люди выходили из домов погулять. Входные ворота деревни днем и не разглядишь из–за щербатых листьев, а с наступлением сумерек они приобретают внушительный вид. Но прекраснее всего выглядел динь [122] Динь — общинный дом, где проводятся собрания, отмечаются праздники. , украшенный с четырех сторон флагами, увешанный плакатами. А в одной комнате даже была большая сцена с декорациями и занавесом. Еще и не стемнело, а по всему диню зажгли темно–зеленые газовые лампы. Молодежь — парни и девушки — бегали, суетились, создавая праздничную атмосферу.

Не обращая ни на кого внимания, Шон вышла на улицу, расстелила циновку и села на своем обычном месте. Хай лежал на кровати и рукой выщипывал волосы на лице. Казалось бы, и выщипывать особенно нечего, а он все же выщипывал. Чувствовал он себя, как обычно, выпил немного вина — самую малость, и кровь быстрее побежала по жилам. Ему хотелось заговорить с женой, но она не понимала этого, сидела на своем излюбленном месте, подперев рукой подбородок, и задумчиво смотрела в пространство. В кои–то веки выдался вечер, когда ей не надо было варить еду. Муж отмалчивался, а ей что делать? За много лет она впервые отведала артельной еды, впервые приняла участие в празднике по случаю перевода кооператива в высший разряд. Ведь сегодня их с мужем приняли в кооператив. Утром они пошли на общее собрание, а потом веселились наравне со всеми, как полноправные члены кооператива.