Ибрагим Аль-Куни - «Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

— Чжао, Чжао! — во втором часу ночи закричал У Дуань, подбегая к комнате Мудреца.

— Это ты, старина У? — сквозь сон спросил тот. — Я уже сплю. Отложим разговор на утро.

— Нельзя! Дело не терпит отлагательств!

— Тогда подожди, я сейчас встану…

Мудрец накинул пальто, босиком пошел открывать дверь, зажег лампу и снова лег. У Дуань ворвался в комнату весь бледный, даже зеленоватый, с разинутым ртом и бусинками пота на лбу. Мудрец прикрыл одеялом ноги, подпер щеку рукой и со страдальческим видом уставился на приятеля:

— Ну, что стряслось?

— Чжао, дорогой! Мы, специалисты по интригам, сами стали жертвами интриги! — У Дуань, как был в шапке, плюхнулся на стул.

— Что же все–таки случилось? Отчего ты всполошился? — с деланным хладнокровием спросил Мудрец, но глаза его сверкнули, точно две кометы.

— Оуян дома? — в свою очередь, спросил У Дуань, наливая себе из остывшего чайника чай.

— Наверное, нет. А ты постучи к нему.

— Не хочу! Разговаривать с ним я все равно не намерен! — гневно бросил У Дуань.

— Почему? — изумленный Мудрец откинул ногами одеяло и сел.

— Ты видел «Народную газету», сегодняшнюю?! — У Дуань залез в карман, долго рылся и наконец вытащил смятый газетный листок. — На, читай!

— «Участники благотворительного спектакля в пользу женского союза тайно получают мзду, ничуть не заботясь об интересах женщин», — прочел Мудрец и сердце его беспокойно забилось. Но это был только заголовок, дальше шло что–то невообразимое: — «Некто Чжао незаконно получил сто юаней, его дружок У — пятьдесят… Какая же это благотворительность? Лихоимство и позор!»

Мудрец поперхнулся, газета в его руках задрожала.

У Дуань встал и молча смотрел на него.

— Какая низость, какая грязь! — прохрипел Мудрец, комкая газету и швыряя ее на пол. — Кто это состряпал?! Я уничтожу его!

У Дуань ничего не ответил и нацедил из чайника еще чашку. Мудрец затопал босыми ногами:

— Надо опубликовать опровержение и подать в суд на клеветника!

— Подать в суд? — сверкнул глазами У Дуань. — Но ведь это дело рук Оуяна!

Мудрец еще больше разволновался:

— Пожалуйста, не шути так! Тут затронута наша честь, а Оуяна ты знаешь еще лучше, чем я, и понимаешь, что он не способен на такое!

— Кто же, если не он? Может быть, я? — холодно усмехнулся У Дуань.

— А доказательства где?

— Доказательства есть. Я все разузнал, недаром меня прозвали Секретом!

Мудрец с тупым видом начал почесывать свои волосатые ноги, а У Дуань подобрал брошенную газету и стал ее перечитывать. При этом он так разъярился, что казалось, у него в животе закипел холодный чай.

— Ха–ха! Чем вы тут занимаетесь? — пропел Оуян, неожиданно появляясь в комнате. Его щеки алели, словно два яблочка. — Есть какие–нибудь новости, старина У?

У Дуань не ответил, даже не поднял головы, сделав вид, что поглощен чтением. Мудрец протер глаза, словно от наваждения, и бросил только: «А, это ты!» Оуян, продолжая посмеиваться, сел, но У Дуань по–прежнему не отрывался от газеты, а Мудрец беспокойно поглядывал на У Дуаня. Наконец У Дуань бросил газету на пол, стиснул кулаки и стукнул себя по коленям. Мудрец, как лунатик, поднялся и заслонил собою Оуяна.

— Не надо меня защищать, старина Чжао! — вдруг сказал Оуян. — Пусть бьет, если я совершил что–нибудь дурное, но раньше не мешало бы выяснить, действительно ли я виноват…

— Итак, мы с Чжао в общей сложности получили сто пятьдесят юаней! — прищурившись, процедил У Дуань. — На эту сумму я тебе сейчас и всыплю!

Мудрец схватил его за плечо:

— Погоди, избить его ты всегда успеешь, пусть он расскажет, как было дело. Ну, Оуян, говори!

— Я бедняк, не чета вам, — с жаром начал Оуян Тянь–фэн. — Всегда ем и пью за ваш счет, а отблагодарить не могу. На самом же деле я так признателен вам, что и выразить невозможно! Деньги за спектакль получил я… Поймите, у меня не было другого выхода. Для вас полтораста юаней пустяк, а для меня — целое состояние.

— Черт с ними, с деньгами, но ты опорочил нас! — крикнул У Дуань.

— Именно опорочил! — подхватил Мудрец, стараясь не столько поддержать, сколько утихомирить У Дуаня.

— Успокойтесь, сейчас все объясню. — Оуян по–прежнему улыбался, но уже более кисло. — Делал я что–либо подобное, когда мы учились в университете Прославленной справедливости?

— Нет.

— Отчего же я сейчас так поступил? Ведь мы по–прежнему друзья.

— Тебе это лучше знать! — презрительно фыркнул У Дуань.

_ Ха–ха! Тут–то и закавыка. — Оуян бросил недовольный взгляд на У Дуаня. — Вы оба хотите стать чиновниками, да? И в то же время числитесь активными деятелями студенческих волнений. С такой славой мечтать о государственной службе — пустое дело! Здесь необходим переходный этап, во время которого вы должны научиться стяжательству, взяточничеству, интригам, подлогам — словом, всему тому, за что студенты будут готовы разметать могилы ваших предков, а политики — принять вас как родных. Это не моя выдумка, а факт! Если, к примеру, тебя, старина Чжао, кто–нибудь порекомендует в политические сферы и при этом упомянет, что ты патриот, участвовал в студенческих волнениях и ратуешь за справедливость, ручаюсь, должности ты никогда в жизни не получишь. Если же про тебя скажут, что ты умеешь воровать, хитрить, идти против закона, то я смело поздравлю тебя с блестящей карьерой! Торговец тыквами рекламирует тыквы, торговец финиками — финики, студент кичится вольнодумством, а политик — своей продажностью. Вы все это сами прекрасно знаете и не нуждаетесь в моих объяснениях. Сейчас, когда ваши имена попали в газету, вы обретете новую славу: всем станет ясно, что вы не желаете больше учиться, а мечтаете о государственной службе! Словом, считайте, что вы дали бесплатное объявление в газету, к тому же средства мы действительно собрали немалые, так на кой черт, скажите, отдавать этим бабенкам все деньги? Чтобы они могли покупать сладости, устраивать заседания и перемывать там чужие косточки? Если вы собираетесь их субсидировать, я готов внести свою лепту, но имейте в виду, что они даже спасибо не скажут, а я вам вон сколько хорошего наговорил! Почему же вы так снисходительны к ним и так беспощадны ко мне? Обозлились, даже побить меня хотели.

Пока Оуян произносил эту пламенную речь, Мудрец все время шлепал своими толстыми губами и одобрительно кивал. У Дуань стоял с каменным лицом, но уже готов был расхохотаться. Это не ускользнуло от внимания Оуяна, который с улыбкой продолжал:

— И еще одно. Многие ли из тех, кто занимается сейчас благотворительностью, пренебрегают собственной выгодой? Я таких не знаю! Отчего же другие могут огрести разом и славу, и выгоду, а мы — нет? Слушайтесь меня, и тогда — голову даю на отсечение! — через каких–нибудь полмесяца вас пригласят на службу! Бросайте свои замашки богатых студентов, не то так и останетесь вечными студентами, и тут уж я ничем помочь не смогу! Ради чего идут служить? Ради денег! Служить себе в убыток способны только дураки. Вы можете сказать, что государственная служба приносит славу, но ведь слава неразрывно связана с деньгами и без них просто немыслима. Любой, даже предатель родины, живет совсем неплохо, если он богат. Выгонят его из родной страны — он переедет за границу; не пойдет за него китаянка, он выберет себе заморскую красотку. Слава, деньги и положение — вот тройственная религия [53] Так назывался весьма распространенный в Китае синтез трех Религиозно–философских течений: конфуцианства, даосизма и буддизма. великого человека.